А потом он снова шел по улицам навстречу рассвету и никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким. Наконец он добрел до центрального рынка, где уже вовсю кипела жизнь. Рабочие разгружали тяжелые фургоны с товарами из разных уголков страны, но Джону казалось, что они двигаются медленно, словно под слоем воды, или что он явился с другой планеты.
Заказав чаю в круглосуточном кафе, Джон долго сидел – у окна и курил, затем взгляд его упал на лицо, смотрящее с обложки журнала на стойке. Худощавая, жилистая фигура в камуфляже. Загорелая кожа, ничего не выражающие глаза, винтовка в согнутой руке.
Джон взял журнал. В статье говорилось о роли Иностранного легиона в алжирской войне, которая в те дни достигла своего апогея. Те, кого всего год или два назад по возвращении из Индокитая и вьетнамских лагерей для военнопленных забрасывали камнями докеры Марселя, снова сражались за Францию в грязной и бессмысленной бойне. „Мужчины, лишенные надежд", – так называл их автор статьи. Мужчины, которым некуда податься. На другой странице он нашел фотографию еще одного легионера, полусидящего на растяжке, с обмотанной кровавыми бинтами грудью. Бритая голова, впавшие щеки, измученное болью лицо и глаза, устремленью в бездну одиночества. Микали показалось, что он видит собственный портрет. Он захлопнул журнал, аккуратно вернул его на стойку и всеми легкими втянул воздух, чтобы остановить дрожь в руках. Что-то щелкнуло у него в голове. Мир вокруг вновь наполнился звуками. Джон увидел царящую кругом утреннюю суету. Жизнь бурлила, но он уже смотрел на происходящее словно бы со стороны. Впрочем, он всегда стоял в стороне. Боже, как же он замерз!
Джон поднялся, вышел из кафе и быстро зашагал по улице, глубоко засунув руки в карманы.
Домой он вернулся в шесть утра. Квартира показалась ему серой, пустой и безжизненной. Крышка рояля оставалась открытой, ноты по-прежнему стояли на пюпитре. Он пропустил экзамен, но это теперь не имело никакого значения. Джон сел за рояль и медленно, с огромным чувством заиграл неотвязно звучавшую в голове „Пастораль" Гровлеца, которую играл в день похорон бабушки в Нью-Йорке, когда приехал Димитрос Микали.
Когда замолкли последние звуки музыки, он закрыл инструмент, встал, подошел к бюро и достал оба свои паспорта: греческий и американский, ибо имел двойное гражданство. Затем, бросив прощальный взгляд на комнату, вышел.
Было семь часов. Джон сел в метро в сторону Венсена, откуда быстрым шагом двинулся в Старый форт, в пункт вербовки Иностранного легиона. К полудню он уже сдал паспорта, удостоверяющие его личность и возраст, прошел тщательное медицинское обследование и подписал контракт, согласно которому обязывался провести пять лет в самой знаменитой армии мира.
На следующий день в три часа дня в обществе трех испанцев, бельгийца и восьми немцев Джон мчался поездом в Марсель, в Форт Святого Николая. А еще десять дней спустя вместе с полуторастами другими рекрутами, а также французскими солдатами, служащими в Алжире и Марокко, отплыл из Марселя в Оран.
20 марта Джон прибыл к месту назначения – в Сиди-Бель-Аббес, бывший вот уже почти сто лет центром деятельности Иностранного легиона. Дисциплина в лагере была железной, подготовка – эффективной до жестокости и направлена на выполнение одной-единственной задачи: производить непревзойденных бойцов. Микали с яростной энергией окунулся в учебу, чем сразу же привлек к себе внимание начальства.
После нескольких недель в Сиди-Бель-Аббес его вызвали во Второе бюро и в присутствии капитана вручили письмо от деда, узнавшего о его местонахождении, с просьбой передумать, пока не поздно.
Микали уверил капитана, что вполне доволен своим нынешним положением, и получил совет ответить деду соответствующим образом, что он и проделал тут же, в присутствии капитана.
За полгода он совершил двадцать четыре прыжка с парашютом, научился обращаться со всеми видами современного оружия и достиг такой физической мощи, которая раньше показалась бы ему немыслимой. Из Джона получился прекрасный стрелок как из винтовки, так и из пистолета, а в умении вести рукопашный бой ему не было равных в подразделении, что обеспечило ему искреннее уважение сослуживцев.
Пил он мало и посещал городской бордель лишь от случая к случаю, однако тамошние девицы все до единой без устали добивались его расположения – что, впрочем, давно уже перестало его удивлять и хоть сколько-нибудь волновать.
Джон получил чин младшего капрала еще до первого боя, случившегося в октябре 1960 года, когда их полк выдвинулся в Ракийские горы, чтобы атаковать крупную группировку феллахов, в течение нескольких месяцев удерживавших контроль над окружающей местностью.
Около восьмидесяти повстанцев закрепились на вершине неприступной горы. Полк предпринял лобовую атаку, самоубийственную лишь на первый взгляд, ибо в критический момент сражения третья рота, в составе которой находился Микали, высадилась с вертолета на головы оборонявшимся. Последовала кровавая рукопашная схватка, в которой Микали отличился, уничтожив пулеметное гнездо, стоившее жизни более чем двадцати легионерам и в какой-то момент угрожавшее успеху всей операции.
Позже, когда он сидел на камне и перевязывал бинтом из индивидуального пакета рану на правой руке, мимо, нетвердо держась на ногах и заливаясь безумным смехом, прошел какой-то испанец. Он тащил за волосы две головы. Раздался выстрел, и испанец с криком рухнул лицом вниз. Микали схватился за автомат и с разворота одной рукой скосил очередью двух феллахов, поднявшихся неподалеку от него из-за горы трупов.
Еще пару минут он стоял и ждал на склоне холма, но, не заметив более признаков жизни, уселся, зубами затянул потуже бинт и закурил сигарету.
Целый год Джон дрался в Алжире: на городских улицах, трижды ночью десантировался с парашютом в горы для неожиданной атаки на лагеря мятежников, многократно выходил из неприятельских засад.
К марту 1962 года его произвели в старшие капралы, мундир украсился ленточкой за ранение и „Военной медалью". Он перешел в разряд ветеранов, то есть тех легионеров, кто мог продержаться месяц, бодрствуя по двадцать часов в сутки, и в случае необходимости сделать тридцатимильный марш-бросок с полной выкладкой. Ему доводилось убивать мужчин, женщин и даже детей, так что смерть перестала таить от него свои секреты.
После награждения Джона на некоторое время отозвали из района боевых действий и отправили в Кефи, в школу партизанской войны, где он узнал все о взрывчатых веществах: динамите, тринитротолуоле и пластиковых бомбах, а также десятки способов установки мин-ловушек.
1 июля, по окончании курса, Миколи возвращался в свой полк на попутном грузовике. Когда они проезжали через деревушку Касфа, тридцать килограммов взрывчатки с дистанционным взрывателем разнесли грузовик пополам. Придя в себя, Микали увидел, что стоит на четвереньках посреди деревенской площади. Каким-то чудом он остался жив. Едва он попытался встать, как раздалась автоматная очередь, две пули поразили его грудь.
С того места, где он лежал, Джон увидел, как водитель грузовика слабо пошевельнулся по другую сторону горящего автомобиля. Четверо до зубов вооруженных мужчин подошли к несчастному и со смехом окружили его. Микали не мог разобрать, что именно они там делали, но раненый начал кричать. А потом прогремел выстрел.
Мужчины повернулись в сторону Микали, который с трудом сел, припав спиной к деревенскому колодцу. Рука его была засунута под сочащуюся кровью пятнистую куртку.
– Несладко, верно? – по-французски спросил главарь. Лезвие ножа в его руке было красным от крови.
– Случается и похуже, – ответил Микали и улыбнулся, впервые со дня смерти Катины.