И я вдруг почувствовал себя свободным. Мне стало легко. Я снова мог стать прежним обыкновенным Дреем Прескотом и встретить грозящий мне рок со всей своей обычной грубой смелостью, которую мог призвать.
Чтобы умилостивить сверхъестественные силы и обеспечить возвращение Генодраса, на ритуальных играх Магдага использовали самых высокопоставленных пленников. Нас запихали в железные клетки, выходящие в зал храма на-Приагс, с тем расчетом дабы мы видели, что нас ждет, и содрогались при виде своей судьбы. Вцепившись в прутья клетки, я смотрел на разворачивающуюся передо мной фантастическую сцену. Огонь светильников и факелов мерцал и вспыхивал, озаряя массивные стены с вереницами картин и рельефов, прославляющих мощь Магдага фресок, скульптуры зверей-богов и подавляющее обилие декоративных деталей.
Увиденное поразило меня.
Вокруг расчищенной площадки, на которой нам предстояло быть замученными до смерти посредством ужасающих и изощренных пыток, не укладывающихся в сознании нормального человека, расположились в ожидании рядами магдагские магнаты. Они ожидали появления церемониальной процессии, которую должен был возглавлять верховный магнат этого храма, которым был Гликас. Вся толпа разом вздохнула, когда закурились благовония и в огромное помещение степенно вошли жрецы и священная стража. Гликас, такой же коренастый, жесткий и подлый, как всегда, проследовал вперед, а над его головой четверо вельмож несли расшитый золотом священный покров.
Я обвел взглядом зал. И был поражен.
Присутствующие все до единого были одеты в красное.
Одетые сплошь в красное они ждали, или мерным шагом шли к помосту, сплошь в красном, и на боках у них покачивались длинные мечи, сломанные пополам, с выступающими из разодранных ножен острыми неровными краями.
Сплошь в красном.
Здесь, в сердце Магдага, в цитадели Гродно Зеленого!
Так вот в чем заключалась часть тайны, вот в чем часть причины, по которой все эти ритуалы долженствующие обеспечить возвращение зеленого солнца позволялось видеть только магнатам и прочей знати. От нас, жертв, конечно, не ожидалось, что кто-то выживет. И я разгадал часть этой тайны.
Красное солнце Зим, поглотив Генодрас, оставалось на небе. Так что же могло быть более естественным, для поклонников Гродно чем постараться задобрить Зара, божество красного солнца Зим! И правда что! Но как постыдно признаться в этом всему миру! Как им должно быть ненавистно то, чем они сейчас занимались, одетые в ненавистное красное к вящей славе Зара, а не Гродно, умоляя, униженно выпрашивая возвращения Генодраса — но не Гродно, а Зара!
— Святотатцы! — голый человек со следами от кнута на спине вцепился в решетку, яростно ругаясь. Другие жертвы, сидящие в клетках, тоже что-то кричали и орали, но магдагцы, похоже, привыкли к этому и не обращали внимания.
Наверняка в тот миг у меня в душе появилась какая-то жалость к жителям Магдага. Я б тоже на их месте испытывал боль, будь обречен законами астрономии терять при каждом затмении свое божество.
Но в самом скором времени пленников принялись выводить из клеток, покалывая их мечами и вынуждая выйти в центр площадки, где их ждали палачи. Творившееся там было нечеловечески жестоким, дьявольским; и творилось все это во имя религиозного суеверия.
Вонь фимиама от которого меня всегда мутило, шум, крики, резонирующее в ушах то стихавшее, то становившееся громче песнопение, вопли жертв, ощущение врезавшихся мне в ладони шероховатых прутьев клетки — все слилось у меня к мозгу в страшную серию контузий вызывая дикое потрясение. По всему храму были развешаны огромные штандарты, из красной ткани, расшитые гербами и эмблемами Санурказза и других южных городов — Заму, Тремзо, Зонда, и цитаделей, вроде Фельтераза, а также организаций и орденов, в том числе Красной Братии Лизза и крозаров Зы, и отдельных лиц вроде Зазза, Зенкирена — и Дрея, князя Стромбора!
И тут я заметил дьявольскую хитрость в этой выдумке. Когда очередная жертва падала, приняв смерть, одно из красных знамен снимали, рвали на куски и кидали в жертвенный огонь. Здесь наблюдался пример той извращенной логики на какую только и способен ум фанатика, чьи помыслы устремлены к одной-единственной цели. И все же ритуальные испытания были организованы так, что для жертвы оставался единственный, очень слабый шанс — наверно, один из тысячи — спастись и выйти живым. В таком случае спасенное от огня знамя убиралось до следующего раза, а жертва тут же возвращалась в клетку ожидать следующего испытания. Это было испытание лимом и вофло с лихвой!
Я лелеял надежду, что сумею уцелеть и в этом испытании.
Оно было дьявольским и простым.
Нужно было пробежать по мостику, под которым неровно двигалась полоса острых как бритва ножей, неся на руках полувзрослого лима. Это мохнатое злобное животное, из семейства кошачьих, с восемью лапами, гибкое и подвижное, как хорек, с клиновидной головой оснащенной клыками способными прокусить ленковую доску. Взрослый лим не уступал по размерам земному леопарду. Детеныш, которого мне дали, был размером где-то со спаниеля. Он сразу попытался вонзить в меня клыки, но я схватил его за шею и начал безжалостно душить до смерти, ещё когда меня подталкивали мечами гоня на тот мостик. Я бежал по мостику, а мужчины и женщины Магдага смеялись и раскачивали эту шаткую конструкцию. Я покачнулся едва не потеряв опору под ногами и не сорвавшись на двигавшиеся кругами похожие на косы ножи. Но я только стиснул покрепче шею лима, отчаянно молотившего всеми восемью лапами. Визжать он уже не мог — так крепко я придушил его. Ах как же крепко я придушил его! И я бежал. Когда я достиг противоположного конца мостика, меня встретили воины с мечами. Я швырнул лима прямо в них. Зверя тут же зарубили и острия мечей уткнулись мне в грудь, вынуждая отступить назад в клетку.
Но я увидел, как от жертвенного огня унесли в целости штандарт с гербом Зенкирена, и торжествовал.
Что же, мне оставалось только ждать следующего испытания.
Все это время, пока жертвы подвергались этой дьявольской ордалии, и гибли, вокруг площадки продолжались пиршество, песнопения и ритуальные танцы. Медленно, но неуклонно число жертв и красных знамен становилось все меньше.
Один ужасный бур сменялся другим.
Затем я увидел, словно в тумане, принцессу Сушинг. Она сидела рядом с братом, смеялась и пила вино из лахского хрустального кубка. Одетая во все красное, она выглядела варварски великолепной, лицо раскраснелось, веки ярко раскрашены, глаза блистали, а алые губы чувственно приоткрыты.
Она видела, как я бежал. Она видела меня, голого, с потом, льющимся по груди, с вздувшимися от неистового напряжения мускулами — когда я пересекал смертоносную яму, неся в руках лима.
Посмотрев опять в её сторону после того как стих предсмертный вопль бедолаги, который не сумел вовремя отдернуть голову от колеса с ножами, похожего на циркулярную пилу, и был обезглавлен, я увидел, что Сушинг исчезла.
Из клеток для жертв в большой зал храма вели маленькие решетчатые ворота, которые хорошо охранялись. Напротив находились входы, через которые нас привели. А за ними располагался лабиринт мегалитического сооружения, которое объединяло в себе, наверно, пару десятков храмовых залов вроде этого, где в этот самый момент тоже разыгрывались ритуалы смерти.
Внутри строений, которые чему-то служили только в такие времена, располагались кухни, спальни, гардеробные и прочие необходимые помещения, используемые магнатами. Задняя дверь открылась, и в клетку остриями мечей втолкнули новые жертвы. Один из магнатов в кольчуге, конвоирующий пленников, схватил меня за руку и оттащил от решетки.