Что ж ты медлишь? Томит ожиданье.
Сколько лет ты была одинокой.
...Светом солнца залита поляна.
Ты смущённо молчишь. Часто дышишь.
Твои волосы пахнут так пьяно.
Я люблю тебя, слышишь. Ты слышишь?
(Геннадий Бордуков)
Калеб был серьезен и сосредоточен всю дорогу к его дому. Он молчал, и я начинала чувствовать себя виноватой, только в чем, не понимала. Я знала, что люблю его, но еще не известно, сколько места для меня было в его сердце. Мне хотелось думать, что я знаю его хорошо, но нет, не так хорошо. Хватит ли мне смелости и сил, разгадать его холодность, так быстро сменяющуюся страстью?
- Не закрывайся от меня, - попросила я, и его рука тут же нашла мою ладонь.
- Не будь ко мне сурова. Я пятьдесят лет не был с кем-то столь близок, ты единственный человек в мире, кому я настолько открылся, - извиняющимся тоном промолвил Калеб, невнимательно следя за дорогой. - Я многим хочу поделиться с тобой, но еще не могу - тяжело рассказывать о том, чем не гордишься. Когда-то я не был столь скрытен, и думаю, смогу вновь стать таким же.
Калеб улыбнулся, будто что-то вспомнив, и передо мной предстала та его девятнадцатилетняя часть, которую я любила больше всего. Именно она делала его самым желанным. Другая часть, восьмидесятитрехлетняя, заставляла его самого вспоминать о боли, ошибках, гневе и о том, о чем нужно жалеть. Но вместе они составляли того Калеба, без которого я не могла жить. Могла, поправила себя я, но не хотела.
Когда мы въехали во двор, я с удивлением обнаружила, что его дом очень красив. Вчера мне было совершенно не до того, чтобы оценить викторианский стиль и огромные окна. Я с чувством вины посмотрела на сломанное ограждение, по которому вилось какое-то осеннее растение.
- Надеюсь, Грем не будет очень зол? - обеспокоено обратилась я к Калебу, как только мы выбрались из моей машины.
- Сомневаюсь. Пока он вернется, я все починю! - улыбнулся Калеб, видимо считая мои переживания такими детскими. Я ему поверила и перестала волноваться.
Когда он улыбался вот так, я во многое могла поверить.
Сам дом красовался бледно шоколадным цветом, местами по стене вился плющ, а старая черепица, ухоженная и залатанная, сохранила свой естественный цвет, видимо кто-то старался ее постоянно чистить. На крыльце светлели кресла. Дом был настолько уютным, что тяжело было поверить, что тут живет не большая, счастливая семья, а парочка вампиров. Хотя Грем и Калеб и так были довольно дружны. Они больше походили на двух братьев, но я часто замечала, что Грем волнуется за сына, уезжая. А как, интересно, он воспримет нашу с Калебом дружбу? Раньше я не задумывалась о таком, но не стоило переживать - Грем относился ко мне очень хорошо. Немного как к ребенку, что меня раздражало, и все же хорошо.
- Кто здесь жил раньше? - восхищенно выдохнула я, оглядываясь на Калеба. Он оперся на машину и сложил руки на груди. Теперь мое восхищение обратилось к Калебу.
В нем было не меньше ста девяноста сантиметров роста, худощав, но с широкими плечами, свойственными пловцам, волнующими меня не меньше чем его глаза и губы. Смотря на него теперь, не возможно было поверить, что ему не девятнадцать. Слишком красив, чтобы казаться реальным, и чтобы быть моим.
- По-моему, здесь жил священник, так как мы много вещей и книг отдали в приход, и все на религиозную тематику, - пожал плечами Калеб.
Я рассматривала его с трепетом в душе. Мне еще не верилось, что все происходит по-настоящему. Совсем недавно мы почти враждовали, а сегодня, я стою у его дома, не просто как гость, а как его девушка, с желанием познать его больше.
- Почему ты говорил, что одинок? У тебя же есть Грем, друзья - спросила я, возвращаясь к нему. Он протянул руку и я, подав ему свою, мгновенно и слишком быстро, оказалась в приятном кольце его рук.
- Грем еще до недавнего времени почти все время отсутствовал. Друзья - с ними я не могу быть самим собой. Так что, оставались только ночи. Ночь - мой спутник все эти годы. Она одна знает все тайны, мои тревоги и переживания, наслаждается той же музыкой, что и я, - его голос успокаивающе заструился возле моего уха, за ним последовало легкое прикосновение губ, которое спустилось ниже по шее, и вот он зарылся в мой шарф. Ноги мои подкосились, не знаю, как только я смогла найти в себе силы, чтобы отстраниться и спросить.
- А чем еще ты занимаешься ночью?
- Рисую.
Я подняла на него затуманенные глаза, и проблеск воспоминания осветил мой отупевший от его губ разум. Он часто рисовал, когда бывал у нас, но я ни разу не видела его рисунков. А также, по рассказам общих друзей, Калеб всегда рисовал на природе.
- Ты раньше мне об этом не очень-то и рассказывал. Я тоже люблю рисовать, в Чикаго я ходила в студию, - заметила я, закусив губу. Надо было ему сказать, что это так и осталось хобби, так как ни на какую высшую похвалу я не тяну. Мой талант к рисованию вполне можно было назвать посредственным, впрочем, как и все остальные таланты.
- Знаю, - сказал он, глядя на мое смущение, - я же ездил в Чикаго, думал, узнав о тебе больше, избавлюсь от назойливых мыслей, но нет, оказалось, ты слишком интересная. Прилежная ученица, рисуешь, поешь в хоре, а также танцуешь. Или, по крайней мере, делала все это в Чикаго.
- Рисую я не очень, зато люблю искусство, картины имеют для меня огромное значение, - призналась я.
Калеб задумчиво прищурился, стараясь понять, что я пытаюсь скрыть от него.
- Почему же не рисуешь тут? Не поешь? У тебя прекрасный голос.
- Все изменилось, - ответила я, печально склоняя голову набок. Мне было нелегко об этом говорить, я вся изнутри сжалась. - Мне казалось, я не заслуживаю всех этих радостей, что я испорченная, грязная...
Мои руки затряслись помимо воли. Калеб молча притянул мою голову к своему плечу.
- Что тебе нарисовать? Что ты любишь? Море, лес, горы?
Я задумалась. Мне нравилось все перечисленное им, но он так много рассказывал о своих пустых ночах.
- Ночной пейзаж, - эти слова легко сорвались с моих губ. Калеб даже не мог догадываться, что я думала о его одиноких ночах.
Калеб рассмеялся настолько искренне и так захватывающе притягательно, что, не удержавшись, я притянула и поцеловала его. Неохотно отстранившись, он мягко сказал:
- Пойдем, выберешь, такого добра у меня сколько хочешь.
Он потянул меня в дом. Я изумленно оглядывалась в холле, понимая, что совершенно не помню его, потому как была вчера слишком расстроена и растеряна.
Жемчужно-серые стены украшали фотографии, почти все черно-белые, а также зеркало. Вперемешку с дизайнерскими вещами стояла старинная мебель. Это несколько напоминало мне вкус родителей Фионы. В простых аскетичных стеклянных вазах стояли свежие цветы.
Я прикоснулась к поздним алым розам, чей аромат разносился по всему холлу.
- Какие цветы ты любишь? - я не заметила, как Калеб оказался рядом, и его запах перебил аромат любых цветов.
- Я не очень люблю цветы, - созналась я.
- Странно, все девушки их любят, - удивился Калеб, не поверив моим словам.
- Но не я. Хотя есть некоторые, - пожала я плечами и обернулась к нему, - жасмин, подсолнухи и маленькие ирисы. Они так просты и прекрасны. В них нет той искусственной красоты, что в розах, зато у них своя непосредственность.
- Розы банальны, - согласился Калеб. Его взгляд потеплел, глаза превратились в два сверкающих серебристых камня. Когда он протянул руку и погладил меня по щеке, я уже ожидала чего-нибудь подобного. Его глаза всегда искрились так, когда он хотел меня поцеловать.
- Тебе подходит жасмин. Невинный, ароматный, притягательный и такой же нежно-прекрасный.
- Но разве я такая, - усмехнулась я, закрыв глаза от его ласки, - я скорее кактус - зеленый и колючий.
- Тогда ты новый вид: кактусожасмин, - хохотнул Калеб, видимо решив меня подначить. Я не обижалась. Приятно, когда тебя сравнивают с чем-то прекрасным. Мне не нравилось, когда люди сравнивают других людей с известными артистами и певцам, желая так сделать комплимент. Это должно быть обидно, а не приятно.