Обе пары, оттрудившись на совесть, разъединились, и Мария стала Илью тереть мочалкой, а Ленка и Варвара взялись за Маркела. Мочалки из лубяного слоя коры молодой липы были новые, скребучие. Санечка и Лизка, окатившись водой и смыв пот, тёрли мочалками себя, расслабленно-сладко вздыхали. Мария и Ленка принесли парням из предбанника ядрёный квас, те напились, тут же с лавки встала курносая румяней румяного Лизка, оттеснила Марию от Ильи, прижалась к нему внушительными грудями. Он зажмурился, ухмыльнулся:
- Ха-а, репка!
Лизка призывно взвизгнула, издала утробное:
- Н-на-аа!
И они занялись. Ленка шагнула к вставшему с лавки Маркелу, победно, ехидно-торжествующе взглянула на Варвару, взяла парня за руку и, присунув её к лазейке соблазна, произнесла грудным томящим голоском:
- Я ли не твоя, мой хмуренький?
Она плотно обхватила его, и их увлекла нераздельность дерзания. Варвара, с которой Маркел жил только наедине, опять, кусая губы, исходила страданием и ярилась до исступления.
16
Горницу освещала висевшая над столом двадцатилинейная керосиновая лампа под плоским жестяным абажуром, выпущенный полностью фитиль горел ярко-жёлто. Илья Обреев, после бани надев светло-серую косоворотку, сидел в удовольствии хозяйского положения - широкогрудый, недурной лицом, он лучился отменным здоровьем. Справа от него сидела тельная черноволосая истомно-улыбчивая Санечка, слева от Ильи устроились Лизка и Мария.
Напротив Обреева занимал место Маркел с Ленкой слева и с Варварой справа. Парень не из красавцев, малоподвижное с мясистым носом лицо, жёсткие волосы, слишком толстая в сравнении с торсом шея. Насупленным видом он старался скрыть, как ему нравится его теперешняя жизнь - к примеру, то, что на нём новая ситцевая, из хозяйских, сиреневая рубаха.
К этому времени баран и овца, которых оставил Москанин парням и Марии, были зарезаны, спроважены в дальний путь, одинокую овечку пока приберегали и потому сейчас ели варёную картошку со сливочным маслом, ржаной хлеб и разные соления. Санечка тронула пальцем стоявший перед Ильёй стаканчик, налитый до половины самогонкой:
- Не тяни - выпей! Или не хороша самогоночка? Я когда плохое приносила?
Илья, жуя картошку, откусил кусочек тугого солёного груздя, сказал:
- Я не пью, как пьяница.
- Конечно, нет, и я тоже не такая, - она выпила свои полстаканчика, и под её крепкими зубами захрустела квашеная капуста. Искоса глядя на Обреева затуманившимися глазами, Санечка произнесла: - Почему ночь невозможно короткая?
Он сказал с усмешкой:
- Станешь пьяная - я не буду с тобой.
- А чего?
- А то, что с отупелой неинтересно! Я уж тебе говорил!
Санечка в обиде воскликнула:
- А если меня горе ест? Не убили б моего любимого муженька, я бы... - оборвала она на высокой ноте, и Варвара со своего места ввернула:
- Не убили бы, которого не было, то ты б сюда не ходила?
- Ой ли! - прыснула Ленка, блеснув белыми зубами.
За Санечку вступилась Лизка:
- Она плохого никому не сказала, зачем её шпынять? - при этом толкнула плечом Илью, словно призывая вмешаться.
Он повернул к ней голову:
- Репка! - и причмокнул.
Она, млея глазами, улыбнулась ему, на круглых, с румянцем, щеках заметнее обозначились ямочки.
Маркел постарался напустить на себя высокомерие, проговорил:
- Глупый какой-то разговор.
Обреев с весёлым одобрением кивнул ему, произнёс, как тост:
- Пусть кто скажет умное!
Отозвалась неугомонная Варвара:
- Нынче день Мокей... - начала она, имея в виду, что сегодня двадцать четвёртого мая - день Святого Мокия.
- Если на Мокея утром туман, всё лето будет мокрое - дожди! - подхватила Лизка.
- Утром не было тумана! - заявила Ленка и звучно откусила от солёного огурца.
Варвара настырно, скандальным голосом, сказала то, что ей помешали сказать:
- Давеча вы все побегли в баню на блядство и не видели, какое солнце заходило! О-ой, багровое! - она, зло волнуясь, царапнула ногтями клеёнку, произнесла торжествуя, словно желая всем несчастья: - Если солнце такое на Мокея, лето будет - пожар за пожаром!
- Это на завалинке старухам говорить, - с презрением произнёс Маркел, усилился придать себе важный вид и продолжил: - Пожары будут, каких ещё не бывало, но только когда наука откроет великие силы. Эти пожары будем мы насылать!
Ленка, жуя, спросила насмешливо:
- Ты и Илья, что ль?
Маркел доел картофелину, взял другую, нанёс на неё кончиком ножа шматок масла.
- Мы - это солдаты будущего! - хотел он произнести гордо, но вышло чересчур громко, беспокойно, будто он ждал, что его сейчас осмеют.
Илья опять весело кивнул, скользнул взглядом по лицам девушек, выражавшим умственное затруднение, и сообщил, как бы восхищённо приподнимая тёмные брови:
- Он о тех, с кем будет взлетать к небу на военном корабле и по низам всё сжигать!
- Не на корабле, а на плоту из брони! - опроверг Неделяев, проговорил мечтательно: - Пожары - от одной силы, плот - от другой. Мы будем на нём на вражьи дома опускаться и крошить их!
- В пыль всех врагов! - воскликнул Обреев, выказывая восторг.
Маркел почувствовал насмешку, его некрасивое лицо налилось тяжёлым озлоблением:
- А плохо тебе не будет, что ты не веришь? Повезло попасть на хорошую дорогу - да собьёшься!
- Говори, говори не свои слова, - обронил уже без смеха Обреев.
- А они неправильные - эти слова? - запальчиво вскинулся Маркел.
Илья стал есть торопливее и, словно весьма занятый едой, бросил мимолётно:
- Да нет, слова правильные.
Девушки молчали, запутавшись. Они сначала решили, что парни затеяли поморочить им головы, но горячность, с какой Маркел обвинял неизвестно в чём Илью, была явно неподдельной. При этом Илья, не медливший в стычке дать по мусалам кому надо, сейчас словно оробел перед пареньком Неделяевым. Тот, обнаглев, будто в некоем непонятном праве на это, наседал:
- Ага, соглашаешься! Хочешь видеть маяк?
- Я не отказываюсь.
- Веришь, что его увидишь?
- Может, да, а, может, нет, - сказал с набитым ртом Илья. - Не все такие счастливые, как ты.
Маркел засомневался, с насмешкой или нет произнесены последние слова? Он раздумывал, и тут Санечка, заскучав, повернула к Илье голову, отчего на белой жирной шее сделалась складочка, и произнесла:
- Не хватает радостного!
Налив себе в стаканчик самогонки на глоток, выпила, обсосала пупырчатый солёный огурчик, в томлении зажмурилась:
- Идёмте за делом!
Обреев поднялся из-за стола, девахи вскочили, Лизка, поглаживая себя ладонями по ляжкам, позвала Маркела:
- Давай иди с нами!
Ему сегодня хотелось повысказывать мысли, что не годилось среди голых девушек, у которых свои забота и помыслы. Он ничего не ответил Лизке и, в то время как Илья и три девушки устремились в одну комнату, а Мария пошла в свою, подался за Варварой к себе. Едва переступил порог, подруга разнагишалась; его потянуло поспешить. Кровать принялась скрипеть, испытываемая на прочность жестокой гонкой к мигу сверхнакала. Когда тощенькая, в чём только душа держится, подруга издала последний понукающий вскрик и изнурённо слабеющий, но протяжный стон, парень в нахлынувшей лени придавил её минуты на две, потом вытянулся на боку, толкнул её коленом в бедро и лёг навзничь.
- В селе живут суслики и везде - суслики, - проговорил он, будто возвращаясь к раздумью, от которого его оторвали.
Варвара навострилась. Считая, что он намеренно говорит непонятное, она, дабы не показаться дурой, высказала как о совершенно для неё ясном:
- А то нет!
Он понял её уловку, издал смешок.
- Вот твои родители всю жизнь стараются припасти побольше, а что у них есть, кроме тебя и твоих младших? сколько их - трое, четверо? - лениво и пренебрежительно проговорил Маркел. - А я ни для чего не старался! - продолжил он самовлюблённо. - А уже имею полдома и какого! Хотя он на троих, но Мария - какая владелица? Ну, кормится при нас, зато и помощь от неё. Во флигельке Софья Ивановна живёт: тише воды, ниже травы. Хочет поститься, молиться - и пусть. Нам не помеха.