Все поскакали к семейству дубов, чтобы убедиться, как закончилось дело, вписавшееся в историю Южного Урала.
Шёл 1920 год, край усыхал под насевшей силой красных, в Оренбурге, в соседней Самаре, по уездам и волостям заглавную роль играла вгоняемая в затылки пуля, укореняя страх в населении. Продовольственные отряды навещали каждую станицу, деревню, хутор - забирали зерно, картошку, яйца, угоняли скот. Ограбляемый люд с голодухи варил похлёбку с выползками и лягушками, а на стенах изб, занятых под ревкомы, сельсоветы и комитеты бедноты, наклеивались плакаты: "Вперёд к заре новой жизни", "Нам светит маяк светлого будущего", "Ура мировой власти коммуны!"
И при этом торжестве революции 14 июля 1920 года 9-я кавалерийская дивизия, которая расположилась близ уездного города Самарской губернии Бузулука в сёлах Медведке, Каменной Сорме, Липовке, Ново-Александровке, восстала. Сюда дивизию отвели с низовьев Урала, когда там задохнулось сопротивление уральских казаков; её должны были пополнить людьми, лошадьми и оружием, чтобы забросить в дымную даль советско-польской войны. Но люди замитинговали.
Около десяти утра ревком Бузулука получил требования, доставленные делегатами дивизии, которых сопровождала неслабая охрана. В комнату с длинным голым столом набились главные лица власти. Секретарь уездного комитета партии, предполагая естественный вопрос - уведомлено ли губернское начальство и какие поступили указания? - сказал, что телеграфные провода перерезаны, город окружают восставшие. Затем он перечитал - теперь уже вслух, раздельно, для всех - напечатанное на ундервуде:
"Упразднить продовольственные отряды. Разрешить земледельцам продажу хлеба, масла, яиц и всех остальных продуктов их труда. Выдать особо виновных в насилии и кровопролитии ..." Следовали пятнадцать фамилий, большинство названных командовали продотрядами.
Под требованиями стояла колонка подписей, первая - "Начальник 9-й кавдивизии Кережков".
Услышавшие это впали в мучительное беспокойство, перебирая свои тайные догадки. Кережков, большевик с дореволюционным стажем, в ноябре семнадцатого года командовал первым в Оренбуржье отрядом красной гвардии, который одержал первую, опять же, победу над сторонниками Дутова - юнкерами, - отбив у них станцию Ново-Сергиевка.
- Куда Саламатин глядел? - был задан вопрос председателю уездной ЧК.
Саламатин возглавлял в 9-й кавдивизии Особый отдел, чьё прямое назначение: слежкой, вынюхиванием обнаруживать гнильцо и плесень, не говоря уже о червоточине измены.
- От него ничего не поступало. Наверно, он устранён, - ответил руководитель людей с чистыми руками и горячим сердцем.
- Если бы так... Его подпись вот! Вторым поставил, - проговорил, с тяжкой мрачной задумчивостью уставясь в бумагу, секретарь уездного комитета партии.
Его спросили, кто ещё подписался, и он стал зачитывать:
- Военком дивизии Трифонов, военком штаба дивизии Зайцев...
Подписались начальник штаба, комбриги, командиры полков, комиссары бригад и полков.
Острая озабоченность так уплотнилась в комнате с закрытыми из предосторожности окнами, что резко запахло потом, обильно выделяемым заседающими. На каждого давило: а не узнано ли коммунистами кавдивизии что-то, пока неизвестное в бузулукском ревкоме? Тут в аккурат прибежал посыльный из гарнизона, доложил: среди солдат ходят слухи, что в Самаре восстали стоящие там части и что в самой Москве "власть разделилась".
- Подкинули агитаторы от Кережкова, - сказал странно мирно партийный секретарь.
Председатель ревкома предложил отобрать у солдат винтовки и раздать тем коммунистам, на кого можно надеяться. С ним согласились, стали вставать со стульев, и секретарь громко произнёс:
- Надо записать, чтобы осталось на случай отчёта, что мы создали военно-революционный комитет для борьбы с мятежом!
Запись заняла несколько минут, все повалили из комнаты. Уездный военком Сучков сел в большой открытый автомобиль, куда поместилось ещё пятеро из тех, чьей выдачи требовали восставшие, взревел мотор - машина, поднимая по улице пыль, унеслась в сторону, противоположную селу Ново-Александровка, где стоял штаб 9-й кавдивизии.
По полевым дорогам на Бузулук в обдающий зноем день надвигалась конница, катили на высоких колёсах двуколки с пулемётами, шестёрки рослых лошадей тянули трёхдюймовые пушки. По сторонам вызревшие хлеба поднимались лишь отдельными участками, остальная земля заросла сорняками, оставшись незасеянной, - мало кто сумел уберечь семенное зерно от продотрядников, да и не тянуло сеять ради того, чтобы людям с винтовками и маузерами было что выгребать.
3
К ревкому подскакали конники, из-за двери выглядывал служащий. Один из верховых подозвал его взмахом руки и, наклонившись с седла, передал ему пакет. Служащий побежал к секретарю уездного комитета, который прочитал: "Сложить оружие в течение двадцати минут. Иначе город будет взят с боем и виновные в сопротивлении предстанут перед судом. Кережков".
Секретарь обмакнул перо в чернильницу и на чистом листе торопливо написал: "Начдиву за 20 минут вернуть воинские части на место стоянки. Выслать представителя для переговоров. За кровопролитие ответственность ляжет на Вас". Показал лист председателю ревкома:
- Будем подписываться?
- Напиши просто: ревком.
Секретарь написал, протянул бумагу служащему:
- Они придут, и им передашь. Тебя не должны тронуть.
Второй автомобиль унёс из города партийного секретаря, председателя ревкома, председателя уездной ЧК и несколько персон помельче.
Через полчаса по Бузулуку промчалась к вокзалу конная разведка восставших. Затем в улицу, на которой забрал себе здание ревком, стала втягиваться колонна всадников. Передний - сухопарый, мужественно красивый - был в гимнастёрке, перехваченной крест-накрест кожаными ремнями, при шашке и кобуре с пистолетом "штейр"; из-под мягкой фуражки с алой звёздочкой выбивались чёрные густые волосы. Это тридцатилетний начальник 9-й кавалерийской дивизии Андрей Кережков. Конник справа от него держал знамя, упирая его древко в стремя, по красному полотнищу было выведено густо зелёным: "Соц. Южноуральская Респ."
Кережков, натянув поводья, развернул коня хвостом к ревкому и, оглядывая собиравшихся на улице солдат бузулукского гарнизона, зычно обратился к ним:
- Нашему краю хватает пахотных земель и пастбищ, чтобы всё население имело вдоволь хлеба, мяса, масла! Но Москва, центральная власть, - вы знаете лучше меня - забирает у нас наше продовольствие, чтобы кормить своих людей в городах. Какой простой и удобный найден выход!
Человек разгорячась, нервно сняв и надев фуражку, произносил тяжкое в своей простоте:
- Власть должна уметь налаживать городскую жизнь так, чтобы у горожан было, что отдавать за продукты. Так всегда жили город и деревня, и так они и живут во всех странах мира. Но в нашем Центре засели люди, не способные к управлению. С голодом в городах они борются средством, на которое хватит ума последнему дураку: силой отбирать продукты у земледельцев.
Слушавшие Кережкова - в основном, мобилизованные крестьяне - откликнулись рокотом согласия. Он похлопал по шее лошадь, которая беспокойно переступала под ним, и заговорил снова:
- Я сам коммунист, товарищи, и я не отрекаюсь от коммунизма. Он приманчив тем, что это - общество сытых, счастливых людей. А коммунисты из Центра куда нас ведут? Мы окончили победой жестокую войну в нашем крае, но на этом нет конца и перехода к устройству жизни. Нас посылают воевать с Польшей, а затем будет снова война с немцами и с другими европейцами - до победы, как нам говорят, мировой революции.
Кережков окинул вопрошающим взглядом толпу, которая быстро росла. Ладный и видный, он продолжил речь в подмывающей искренности:
- Царь и его окружение, ради своих интересов, гнали нас на войну с германцами, с австрийцами, с турками. Многие из вас хлебнули этой войны. А теперь московское руководство, Центр, снова гонят нас на войну - не на такую же самую? Только вывески сменились. Вот почему мы восстали, товарищи!