На пороге они увидели высокого молодого человека с всклокоченными волосами, одетого в полосатую пижаму.
— Тебя-то нам и надо, поручик! Руки вверх! — крикнул Гаравко, направляя на него пистолет. То же самое сделал и Душко.
— Меня?! — изумился тот.
— Тебя! А вы, госпожа, помолчите, а то уложим его на ваших глазах! — воскликнул Гаравко.
Мать и сын испуганно переглянулись.
— Кто ты такой? Что тебе надо? — спросил поручик.
— А ты не боишься партизан, Раде? — ухмыльнулся Душко и подтолкнул поручика винтовкой. — Руки вверх, и ни слова!
Поручик задрожал и приподнял руки. Мать молчала.
— Выше руки! — крикнул Гаравко и прошел в соседнюю комнату. Оттуда он тотчас же возвратился, неся в руках пистолет и гранаты.
— Ты был в восьмом, а я в шестом классе. Значит, все-таки знакомы. Госпожа, принесите ему одежду, — спокойно приказал Душко. Мать всхлипнула. Она хотела обнять Душко, но он оттолкнул ее. Не дожидаясь матери, Гаравко принес офицерскую форму и ботинки и, осмотрев карманы, приказал поручику одеваться. Пока тот одевался, мать, захлебываясь от слез, молила, чтобы они не уводили сына.
— Что вы плачете, госпожа? Можно ли допустить, чтобы вы, пережив оккупацию, не узнали, как все это выглядит, как хватают людей ночью прямо из постели? Можно ли допустить, чтобы вы так и не испытали горя матерей, чьих детей ваш сын ночью уводит в гестапо? Можно ли допустить, чтобы ваш сын и впредь бил по лицу рукояткой револьвера беззащитных женщин? — Душко хотелось обрушить на нее весь свой гнев.
Гаравко одернул его.
— Вы же школьные товарищи, дорогие дети… Разве можете вы убивать один другого? Сыновья мои, смилуйтесь, ведь он у меня один… И у вас есть матери. У меня вся жизнь в нем… — заклинала мать, ползая на коленях и обнимая ноги Душко.
Душко отталкивал ее. Сочувствие материнскому горю боролось в нем с ненавистью и презрением к ней.
— Вам незачем плакать о сыне-предателе! Плюньте на него и прокляните молоко, которым вы его вскормили.
— Я не могу… Моя кровь… Мое дитя… У меня все в нем… Простите его, умоляю вас… — рыдала мать.
«Плачь! Плачь!.. Умри от горя, чтобы сербская мать никогда больше не родила предателя», — говорил сам себе Душко. Гаравко толстым шпагатом связал сзади руки поручика.
— Я готов! — сказал тот.
Мать повисла у него на шее.
— Не отдам тебя, сынок мой!.. Не отдам!
— Мать, будь мужественной! Передай привет моим товарищам. Прощай!
Она рухнула на пол и запричитала:
— Пусть тебя хранят бог и слава наша…
Они вывели его и пошли по улице,
— На помощь! Партизаны повели Раде-е-е-е… — кричала вслед им женщина.
Вскоре в одном из переулков раздался одинокий выстрел.
…Вуксан и Шиля с трудом пробирались к своей цели. Чем дальше углублялись они в центр города, тем больше встречали патрулей. Каждую минуту приходилось укрываться в воротах, прятаться в тени домов.
Выйдя на площадь, где находились гараж и склад горючего, построенный немцами, они столкнулись с болгарским патрулем. Спрятаться было некуда. Пошли прямо навстречу. Проходя, Шиля им бросил:
— Здравей, камарад!
Болгары что-то весело ответили и свернули в улицу. Вуксан и Шиля пошли медленнее. Часы на церкви пробили полночь. Возле входа в гараж, под фонарем, прохаживался часовой. Он был в тулупе и каске, ручной пулемет держал у пояса, наготове. Они сделали вид, что хотят пройти мимо. Сердце Вуксана билось. Часовой взглянул на них и повернулся, продолжая прогуливаться. Вуксан остановился, оглянулся на площадь и, немного сутулясь, быстро направился к часовому. Метрах в десяти от него он остановился и, не целясь, дал очередь.
— Бросай! — крикнул он Шиле.
Они быстро выхватили осколочные гранаты, стукнули их о приклады, побежали, перебросили их через каменную ограду и упали в снег. Один за другим раздались четыре взрыва, и тотчас же в небо рванулось синее пламя. Они вскочили и кинулись бежать через площадь. Снова раздался взрыв, прерывистый и тупой, как будто откашливалась сама земля. Воздушная волна повалила их в снег. В соседних домах со звоном посыпались стекла. Несколько минут они лежали оглушенные. Шиля очнулся первым, он растолкал Вуксана, помог ему подняться, и они снова пустились бежать.
Гараж горел, в небе полыхал огонь; смрадный дым наполнял площадь и город, а глухие взрывы раздавались один за другим. Фонари погасли. В городе в разных местах надрывно, угрожающе завыла сирена, а на окраинах затарахтели пулеметы.