— Эт-то что еще тут за кочегар?
Чьи-то сильные пальцы больно схватили Витю за ухо. Сквозь слезы и черную паутину на бровях и ресницах Витя разглядел старика в брезентовом плаще. Этот старик, кажется, работал на старой кочегарке, а теперь, вроде, сторожил её по ночам. Хотя зачем их сторожить, эти развалины?
— Ты чего тут творишь, а? — крикнул старик, еще больнее выворачивая ухо.
— Я п-по т-т-тру-уббе… — ответил Витя через силу.
Тут старик разглядел Витю получше и сразу же отпустил ухо: пальцы у него тоже стали черными и липкими.
— Тьфу ты, напасть! Ишо герой один, то Терешкову суды запускали, теперь Попович полез! — Старик уже не ругался, он разводил руками, качал головой, и плевал себе на черные пальцы. Потом вырвал клок травы, стал вытирать руку. Глянул на Витю:
— Ты не Ивана ли Дмитриевича сын?
— Д-да…
— А, ну как жа! Известный человек, да. Хороший человек! Помог мне однажды вора-то поймать. Ведь ухитрился, ты погляди, целый кирпич выискивать и на дачу себе потихоньку возить…
Старик остановился, снова оглядел Витю с головы до ног и сказал уже совсем другим, не строгим, голосом:
— Ну, чего стоишь? Беги домой, что ли. Куды такой чумазой? Вот папка-то задаст, поди!..
Но Витя тогда не сразу пошел домой. Он сходил на заросший тиной пруд, который к концу лета почти пересыхал, и попытался умыться. Сажа не смывалась, только размазывалась еще больше. За этим занятием его и застали мальчишки, которые пришли на пруд ловить циклопов, дафний и прочую мелочь, — аквариумных рыбок кормить. Эти мальчишки и повели Витю домой, рассказывая по пути всем и каждому, какой подвиг он совершил.
Дома Вите, конечно, попало. Но не так, чтобы сильно. Мать ворчала, что надо греть два титана, и только стирать среди недели ей и не хватало, да и мыла не напасешься. А папа вечером, придя с работы, покачал головой, и сказал:
— Драть тебя надо! Ремнем!
— Так ведь некому! — тут же отозвалась из кухни мама.
Папа махнул на маму рукой, а Вите тихонько шепнул:
— Герой с дырой… Иди уж.
И вот теперь ребята с соседского — в обычное время враждебного — двора эту трубу вспомнили. «В обычное время» — это когда не шла война с Тэнтеком. В такие мирные дни дворы пятиэтажек начинали тихо воевать друг с другом, но не сильно, не до драк. А вот когда случалась война, то на Тэнтек выходили все пятиэтажки, забыв на время старые обиды.
Но сейчас, зимой, да еще в мороз, был полный мир. И всё-таки светилось что-то в круглых глазах румяного, что Вите не очень-то нравилось.
Всё произошло быстро, неожиданно, и как во сне. Витя почти не запомнил, как именно это произошло, и что было после, тоже помнил плохо.
— Если ты такой герой, покажи фокус, — сказал тогда румяный.
— К-к-ка-акой?
— Да простой! — засмеялся румяный. — Видишь вот эту трубу?
Он навалился плечом на железный столбик, поддерживавший бетонный козырек подъезда.
— Н-ну… — неуверенно отозвался Витя.
— Чего «ну»? Давай, лизни её!
Витя не поверил своим ушам. И от удивления даже выговорил почти без запинки:
— Лизнуть?
— Ага! — прищурился румяный. — Что, слабо?
Он повернулся к своим друзьям:
— Ну, а вы говорили — герой.
— Так ведь трубу пробежал, — шмыгнул носом самый маленький из них.
— Одну пробежал, а другую просто лизнуть боится!
Витя переводил взгляд с безмятежного лица румяного на трубу, на лица стоявших чуть в сторонке мальчишек.
— А на спор лизнешь? — спросил вдруг румяный.
— Н-на с-спор? — переспросил Витя.
Один из мальчишек шевельнулся:
— Слышь, Плохиш! А ну его. У него отец мильтон.
— Ну и чо? Во напугал! А у меня пахан — вор в законе, понял?
Румяный резко повернулся к Вите. Лицо его было злым.
— Что, мильтоновский сынок, испугался, да? Испугался?
И — Витя сам не понял, как это произошло, будто его толкнул кто-то, — вдруг шагнул к трубе и лизнул её…
Лизнуть он, конечно, не сумел. Он стоял, уперевшись носом в трубу и выпучив глаза, потому что язык намертво прилип к железяке.
— Во даёт! — удивился румяный. — А я думал: слабо… Вяжем коцы, фраера!