— Юлек! — радостно воскликнул Помянович. — Это ты?
— Я, — отозвался Здебский, продолжая смотреть на воду.
— Юлек! Сколько лет! Пойдем выпьем водки.
— Я не пью водку.
— Тогда кофе.
— Кофе, пожалуй, выпью.
Они пошли в «Сондечанку», заняли столик в уголке. Помянович смотрел на друга с огромным интересом.
— Куда ты пропал? — наконец сказал он. — Чем занимался?
— А ты?
— Все как всегда. Из редакции в редакцию. Ничего интересного.
— Ага. Это для тебя ничего интересного.
— Не то что в наши старые, добрые времена. Ну, рассказывай. Что делал?
— Я был в армии.
— Год? После учебы?
— Два года. Перед этим меня отчислили из универа.
— За что?
— Официально за «хвосты». Ну, а как было на самом деле, ты знаешь.
— Шутишь?
— Мне не до шуток. Видишь ли, Юрек, мне бы ни за что не поставили зачет. Это было невозможно. Ясно?
— И как было в армии?
— Я сразу заметил, что они настроены враждебно. Но потом как-то устаканилось. Парни поняли, что их используют, и приняли меня. Послушай, что я тебе скажу. Если тебе когда-нибудь придется идти на войну, держись подальше от интеллигентов — пропадешь. Иди с простыми ребятами из деревень и провинциальных городков. Они не предадут. Так два года и прошли.
— А потом?
— Тоска. Нормальной работы я не мог получить, ибо, во-первых, у меня не было высшего образования, а во-вторых, они, эти упрямые мерзавцы, не отставали. К счастью, я встретил одного приятеля-поэта, сотрудника дома культуры в Отвоцке. Я стал преподавать «изо».
— Ты? Да ведь ты и линии не нарисуешь.
— Так я и не рисовал. Смотрел, как другие рисуют и пишут, а потом оценивал и давал советы. Нет на свете ничего проще, чем оценивать чужие работы и давать советы. К сожалению, в дом культуры пришел новый директор и потребовал от меня предъявить документ об образовании. Ни бумаги, ни квалификации у меня не было, пришлось уволиться.
— И что же ты делал?
— Перебивался по-всякому. Был культработником в санатории, заведовал пунктом проката байдарок. Разносил молоко. Работал в вокзальной кассе. Женился.
— Где живете?
— Снимаем на Сталевой. Дешево. Район такой, что без «калаша» на улицу не выйдешь. Но меня не трогают. Знают: поэт — Божий человек.
— Пишешь?
— Редко. Я поэт по воскресеньям, как говорится. Порой что-то даже публикуют. Приятно, но не больше. А ты как? Женился?
— Пять лет назад. Аня работает на телевидении.
— Надо же, на телевидении. Ну, если не стыдишься, приходи к нам с женой в субботу. Выпьем, вспомним старые добрые времена… Зайдешь?
— А почему бы и нет?
— Приходи в шесть. Я встречу вас на остановке, чтобы вас не убили по дороге.
— Мы будем на машине.
— О, на машине! Какая марка?
— «Ауди».
— Вы только посмотрите — «ауди»! Какого цвета?
— Красного.
— Предупрежу соседей, чтобы случайно не подожгли. Ну, тогда до субботы, Юрек. Пока.
В субботу, ровно в шесть, красная «ауди» подъехала к обветшалому дому на Сталевой. В окна выглядывали жильцы, которых за один только внешний вид следовало бы посадить в тюрьму. Какое-то время они изучали автомобиль и высадившихся из него Помяновича и его элегантную жену, а потом, словно по команде, исчезли, Супруги Помяновичи миновали темные, низкие ворота, прошли двор и оказались на лестничной клетке флигеля. Деревянная лестница от каждого шага страшно скрипела, иногда даже угрожающе шаталась, словно вот-вот собиралась рухнуть. На лестничной клетке воняло котами, затхлой мочой и пылью, которая лежала здесь десятилетиями.
На полпути Помяновичи поссорились. Она хотела тотчас же вернуться к машине, он настаивал, что если уж приехали, то надо дойти до места назначения. Когда спор достиг апогея, на третьем этаже неожиданно открылась дверь и показался Здебский. Чета Помяновичей с усилием совершила оставшийся путь и оказалась в жилище.
Квартира, арендованная Здебским и его женой Малгосей, состояла из довольно просторных, но сильно запущенных кухни и комнаты. Пол из крашеных досок, почерневшие от старости подоконники, безвкусная мебель. Рядом со старинным туалетным столиком возвышалась стенка из эпохи шестидесятых. Посередине стоял шатающийся стол, который Малгося быстро прикрыла старой скатертью, На кухне громоздились грязные тарелки, на огромном допотопном топчане спал полинявший кот. При малейшем дуновении ветерка от штор непонятного цвета поднималась пыль.