Для Лиз же знакомство с обманчиво кроткими белобрысыми пятнадцатилетними близнецами, которые мгновенно распознали в ней родственную душу, осветило путешествие и сделало его незабываемым.
Вначале Элис отнеслась к этой дружбе с большим одобрением. Все они – даже американский мальчик, довершивший квартет, – представлялись ей «очень приличными, неиспорченными детьми». По утрам они первыми ныряли в плавательный бассейн и последними вылезали из него вечером.
– Как они не похожи на нынешних распущенных подростков! – любезно сказала она судье за их первым коктейлем.
– Ванесса и Руперт всегда были необычными детьми, – ответил судья. – Когда они были еще совсем маленькими, их няня жаловалась, что даже опасается, как бы в один прекрасный день они не разобрали ее на части, как разобрали часы в детской. К тому времени, когда им исполнилось десять лет, директриса прекрасной начальной школы, где они учились, – весьма умная женщина, – жаловалась, что они разбирают на части школу. Конечно, не в буквальном смысле слова: они всегда относились бережно ко всему, что их окружало, если не считать часов. Но аналитически. «Они задают такие вопросы о наших моральных нормах и традициях, что наша тысячелетняя история кажется сплошным нагромождением нелепостей, – сказала она. – Я не могу пожаловаться на их манеры или поведение, но, откровенно говоря, я предпочла бы им полдюжину малолетних преступников – их поступки по крайней мере можно предвидеть». В конце концов я взял их с собой в путешествие, чтобы предотвратить новый скандал и помешать им снова участвовать в Олдермастонском марше.
– Но почему их родители не примут мер? – спросила Элис, с некоторым смущением вспоминая, что сама она никогда не умела справляться с Лиз.
– Их отец дипломат и почти все время служил в азиатских странах, а потому решил оставить их в английской шкоде, так как они казались очень хрупкими, хотя на самом деле они крепки, как нейлоновая нить. Впрочем, синтетического в них нет ничего. Когда же моя дочь и зять вернулись на родину, расследование, которое предприняли их дети, чтобы выяснить, в чем заключалась их деятельность как представителей умирающей империи, так подействовало им на нервы, что они очень обрадовались моей готовности выступить in loco parentis[3], полагая, что мой возраст и моя профессия научат детей хоть что-то почитать. Но этого не случилось. Почитать они умеют, но не хотят дочитать то, что почитаем мы. Таким образом, вы можете понять, что мое общение с ними дало обратные результаты. Я не внушил им надлежащей почтительности к нашему миру, зато они подорвали остатки моей веры в него.
Он, в свою очередь, подорвал веру Мартина.
Элис сначала была ввергнута в недоумение, а потом шокирована, особенно шокировал ее Чаплин, довершавший эту разношерстную четверку пятнадцатилетний американец, сын богатых родителей, которые оплатили его проезд, но во всеуслышание снимали с себя всякую ответственность за него.
– Чаплин не наш сын, – хором заявили они Элис, когда она рискнула высказать замечание, которое можно было истолковать как осуждение.
– Не ваш сын? – переспросила она изумленно. – Что же, он приемный?
– О нет! Зачат он нами.
– Безусловно, – добавил отец. – В этом я могу быть абсолютно уверен хотя бы потому, что он до отвращения похож на меня внешне. Но и только. В первый же раз, когда он осмысленно поглядел на меня, он от меня отказался.
– И от меня! – подхватила мать. – Но только еще раньше. Он выплюнул мой сосок на второй день после своего рождения, и мне пришлось вскармливать его искусственно.
– Мы назвали его в честь деда, фантастически почтенного деятеля, но он упорно объясняет всем, что получил свое имя в честь Чарли Чаплина.
– У него такой скромный вид.
– Не поддавайтесь на этот обман!
– Но не могли бы вы… Разве не… Не следует ли…
– Решительное «нет» на все три вопроса, – ответил отец, заказывая третий бокал мятного шербета. – Не следует. Не можем. Не хотим. И не будем. Мальчик нравственно и умственно настолько выше нас, что мы просим только одного: чтобы он оставил нас в покое. Мы хотели поехать без него. И даже уже уговорились, что он поживет у бабушки с дедушкой в Кейп-Коде, но в день отплытия он явился на теплоход с рюкзаком – честное слово, он и на Луну отправится с рюкзаком! – и сообщил, что поедет с нами, иначе ему не избежать ареста за участие в демонстрации против водородной бомбы. Мы поговорили с экономом, и он пошел нам навстречу – в последний момент кто-то вернул билет. Ну и мы согласились его взять при условии, что он будет сидеть за другим столом и обещает подходить к нам не чаще одного раза за двенадцать часов и не больше чем на пятнадцать минут.