Она чувствовала на себе его взгляд, заставляя себя смотреть в окно, где теперь фантасмагорической процессией, раззолоченной косым лучом, бьющим из-за лиловой тучи, проносились более широкие улицы и новые дома, деревья и сады. И она все еще видела его глаза, неожиданно светлые на загорелом лице, видела густые брови и выпуклый лоб, поднимающийся к зализанной на макушке пряди. Странно, что борода у мужчин остается пышной, даже когда их волосы уже редеют.
Вздрогнув, она сообразила, что смотрит прямо в чье-то лицо по ту сторону прохода. Розовое лицо без морщин под буйной седой шевелюрой. Сначала ей показалось, что проницательные голубые глаза тоже смотрят на нее, но она тут же поняла, что они обращены на человека, чей взгляд она все еще чувствовала на себе. Ее сердце учащенно забилось. Неужели его действительно влечет к ней? Но что же еще может означать горящий взгляд, эта медлительная улыбка?
«Не будь дурой! – одернула она себя. – Всем известно, что эти иностранцы заигрывают с первой встречной. Изголодались по женщинам, только и всего». Весь Уголок обсуждал элегантную рыжую женщину, которая как-то вошла в его квартиру и пробыла там часа два.
Что будут говорить, если он вздумает проводить ее до дома? – спросил один внутренний голос. Ну, а почему бы и нет? – возразил другой.
Когда поезд подошел к бэрфилдскому перрону, она оборвала этот мысленный спор. Если он захочет пойти с ней – пусть. Она встала и благодарно улыбнулась, когда он посторонился, пропуская ее. В тесноте он слегка ее толкнул.
– Прошу прощения, сударыня.
Его произношение придавало слову «сударыня» почти ласкательный оттенок. Какие у него изысканно вежливые манеры! «Даже чересчур», – раздраженно подумала она, когда его оттерла толпа людей, не столь строго соблюдающих правила хорошего тона. Она задержалась в проходе и остановилась, едва выйдя на улицу. Слава богу! Ни одного такси на стоянке. Краем глаз она увидела, что он выходит из вокзала. Она пошла через улицу. Ее дыхание стало прерывистым, в горле поднялся комок. На углу они встретятся.
Рядом с ней остановился автомобиль. Распахнулась дверца.
– Садитесь, Элис, – скомандовал Обри Рейнбоу. – Мы как раз успеем домой до грозы. Как удачно, что я вас заметил!
Элис села, машинально пробормотав слова благодарности. Ее сердце наполнила горечь… Удачно!..
Глава одиннадцатая
Элис захлопнула окно столовой. Ветер налетал свирепыми порывами, крутя лепестки, сорванные с веток цветущих деревьев. Ей всегда было больно видеть, как быстро они облетают – бессмысленно погубленные, точно ее собственная жизнь.
Она вернулась к столу, прижимая ко лбу ладонь.
– Кажется, у меня разбаливается голова. Это от погоды.
– Очень жаль, – отозвался Мартин, не отрываясь от юридического журнала.
Они уже доедали второе, когда Лиз стремительно сбежала по лестнице и влетела в столовую.
– Тысячу раз прошу прощения, но мне обязательно надо было допечатать все до конца.
Элис приподнялась, но Лиз заставила ее сесть.
– Не беспокойся. Я возьму сама. Супу я не хочу.
Она обычной стремительной походкой пересекла столовую и скрылась в кухне, прежде чем Элис успела ее остановить. Вернулась она с тарелкой, которую держала через посудное полотенце, и, подпрыгивая, перекладывала из руки в руку. Тарелка со стуком опустилась на стол.
– Ой-ой! – Лиз подула на пальцы. – До чего горячая!
– Потому что она слишком долго простояла в духовке. Если бы ты пришла обедать, когда я тебя позвала, она не была бы такой горячей.
Лиз опустилась на стул, с отвращением поглядела на тарелку и отодвинула ее.
– Впрочем, неважно. Я этого все равно есть не буду.
Элис откинула голову и вздернула подбородок – это ее движение всегда ассоциировалось у Лиз со словом «взбрыкнуть».
– Почему же, скажи на милость?
– Так просто. Температура неподходящая.
– Я же объяснила тебе, почему он такой горячий.
– Я не о пироге. Я о погоде. Сейчас слишком жарко для пирога с почками.
– Ну, а что ты будешь делать летом, если уже в сентябре жалуешься на жару?
– Против самой жары я ничего не имею. Я только считаю, что пирог с почками – блюдо для жары неподходящее.
Элис положила свой нож и вилку.
– Ты, кажется, позволяешь себе учить меня, что и когда нам полезно есть?
– Ах, тетя Элис, не надо этого тона. Профессор говорит, что он вреден для моего пищеварения.
– А то, что я жду, когда ты, наконец, соизволишь спуститься к обеду, – это, по-твоему, не влияет на мое пищеварение? Мартин, ты слышал, что сказала твоя дочь?
Мартин поднял голову.
– Боюсь, что нет. Очень интересный разбор законопроекта об ограничительной практике.
– Она отказывается есть пирог с почками.
– Неужели? – Мартин поглядел на Лиз и сказал нараспев: – Доедай обед ты свой, и не будешь ты худой.
Лиз подхватила вторую половину фразы, и они оба рассмеялись.
– Не понимаю, что тут смешного, – поджав губы, сказала Элис.
– Мы смеялись не над тобой, Элис, милая, – ответил Мартин кротким голосом, который он обычно пускал в ход в таких случаях. – Мне просто пришло в голову, что я твержу ей это вот уже двадцать лет, а она все равно такая же длинная и тощая, как я сам.
– Что доказывает доминанту белфордовских генов и хромосом.
– Вовсе нет! – Тон Элис становился все выше. – Белфордовские… как ты их там назвала… представляю я. Я пошла в моего отца, а вы оба – прямые потомки мамы и бабушки.
– Хогбиновская линия, – подсказал Мартин.
– Но с вариациями, – весело добавила Лиз.
– Если ты имеешь в виду свои рыжие волосы, то их ты унаследовала от матери.
Выкрикнув это, Элис поглядела на Мартина, чтобы проверить, услышал ли он, но он с излишней сосредоточенностью листал свой журнал.
Лиз невозмутимо встретила ее взгляд.
– Конечно. Как и еще многое.
Элис стало мучительно больно от мысли, что она способна так себя вести. «Господи! – молилась она про себя. – Почему ты позволяешь, чтобы мной овладевала эта злость?» Она крепко сжала край стола, точно это помогало ей подавить раздражение, и заставила себя сказать спокойно:
– Если ты не хотела на обед пирога с почками, почему ты меня об этом просто не предупредила? Ты же знаешь, что я никогда не заставлю тебя есть то, чего ты не хочешь, хотя ты и очень привередлива.
– Я знаю, душка. Горе в том, что я никогда не знаю заранее, чего мне захочется, а чего нет.
В глазах Лиз была настороженность – тон тети Элис означал, что разговор почти наверное закончится истерическими слезами.
Она подошла к буфету и оглядела десерт.
– М-м! Сказка! – причмокнула она. – Пожалуй, я обойдусь глубокой тарелкой лимонного безе, ананасом и кремовым бисквитом со сливками.
Мартин поглядел на ее наполненную до краев тарелку.
– Ну, пожалуй, этого хватит, чтобы дотянуть до завтра.
– А что вашему высочеству будет угодно скушать завтра утром? – саркастически осведомилась Элис, глядя, как Лиз подцепляет ложкой сбитые сливки.
– В данный момент я хотела бы огромную-преогромную вафлю с кленовым сиропом, – сказала Лиз, снова причмокнув. – Или трехслойный сандвич из поджаренного хлеба с маслом, цыпленком и спаржей.
– На завтрак – вафлю или сандвич из поджаренного хлеба?!
Лиз засмеялась.
– Не обращай на меня внимания, тетя. Это просто одно из тех необъяснимых желаний, какие бывают у беременных женщин. Если ты соорудишь мне завтра гигантский сандвич, у меня, возможно, появится желание поесть земляники.
По радио раздался сигнал проверки времени.
– Боже, как ты разговариваешь! Слушать противно. Иногда я просто удивляюсь, как я еще все это терплю – эти твои дурацкие идеи, а твой отец головы от газеты не поднимет…
– Да, кстати, – сказал Мартин, – ты дала объявление в «Геральд» о стороже для коттеджа?