Глава пятнадцатая
Лиз, свернувшись в уголке дивана, поглядывала через край кофейной чашки на фон Рендта и его племянника с тем неутолимым любопытством, которое вызывали в ней все люди, события и вещи. До чего же они непохожи! Дядюшка – плотный, видный брюнет, и Иоганн Фишер – высокий, худой, с белокурыми волосами, резко выделяющимися на загорелом лбу, даже, пожалуй, красивый тонкой и изящной красотой. Если бы не его чересчур литературная манера выражаться и не легкий американский акцент, он ничем не отличался бы от десятков ее однокурсников: падающая на глаза прядь, узкие брюки, остроносые туфли – их обычный парадный костюм, который они носят так редко. В отличие от дяди он улыбался не легко, а говорил, только если к нему обращались. Но, возможно, это объяснялось тем, что он чувствовал себя здесь чужим.
Каково это – оказаться чужим в чужой стране у чужих людей, среди которых тебе придется строить свою жизнь, хочешь ты этого или нет? Это как-то ломает человека. Она много раз замечала, что все иммигранты либо заискивающе любезны (как Карл фон Рендт), либо молчаливы и замкнуты, как этот ее новый знакомый, который за все время не произнес почти ни слова.
Прорезав трехсторонний разговор между отцом, тетей Элис и фон Рендтом, она сказала Иоганну:
– Как вы себя чувствуете теперь, когда ваш спутник доставил вас на Луну?
Уголки его рта чуть-чуть дрогнули.
– Именно так, благодарю вас.
– Элизабет! – воскликнула Элис. – Разве можно говорить подобные вещи гостю? Послушать тебя, так Австралия – это… это какая-то заграница.
– Но для него она и есть заграница.
– И еще какая, – согласился Иоганн.
– Он скоро избавится от этого ощущения, – поспешил вмешаться фон Рендт. – Вы, австралийцы, так гостеприимны, что мы быстро осваиваемся и начинаем чувствовать себя как дома.
Лиз поглядела на него с легкой иронией.
– Хотела бы я знать, действительно ли вы так думаете или это еще один способ дать нам понять, какие мы прекрасные люди.
– У меня вовсе нет необходимости давать вам понять, какие вы прекрасные люди, мисс Элизабет. Ведь вы в самом деле прекрасные люди. У меня вовсе нет необходимости хвалить австралийцев за то, что они гостеприимны. Они в самом деле гостеприимны. Иоганн вскоре сам убедится в этом, да он уже и теперь видит, насколько это верно – ведь вы позволили мне привести его к вам, едва он приехал в Сидней.
– Вы хорошо доехали? – любезно спросила Элис тоном чрезвычайной заинтересованности, чтобы искупить анатомический подход Лиз.
– Да, благодарю вас.
– А какой была погода?
– В некоторых местах холодной, а в других жаркой.
– А море?
– Тихим и бурным.
В смехе фон Рендта проскользнуло раздражение.
– Мой юный племянник, по-видимому, не очень разговорчив. Я его еще мало знаю и не могу сказать, объясняется ли это застенчивостью или природной молчаливостью. Отец его был очень молчалив.
– Вы молчаливы? – осведомилась Лиз.
– Это зависит от одного обстоятельства.
– А именно?
– Есть ли мне что сказать.
– Как это хорошо! Мне нравятся люди, которые говорят только тогда, когда им есть что сказать.
– Я что-то не замечал, чтобы ты культивировала эту добродетель в себе, – вставил Мартин, и Лиз сделала ему гримасу.
– Но что именно сказать, мисс Элизабет? – спросил фон Рендт своим поддразнивающим тоном.
– Что-нибудь осмысленное.
– А что вы называете осмысленным?
– Ах, Лиз презирает то, что она называет светской болтовней, – поспешно вмешалась Элис. – Моя мать часто повторяла, что Элизабет – антиобщественная личность.
– Не антиобщественная, а внеобщественная, – поправила Лиз.
– В это трудно поверить, когда речь идет о столь очаровательной барышне, имеющей к тому же перед собой пример столь очаровательной тетушки. А я так надеялся, что у нее и у Иоганна найдутся общие интересы.
Лиз и Иоганн настороженно посмотрели друг на друга.
– Вы антиобщественны или внеобщественны? – спросила Лиз.
– И то и другое.
– Отлично.
Они обменялись улыбкой.
Зазвонил телефон, Лиз вскочила, но Мартин остановил ее жестом и сказал:
– К твоему сведению, я ведь тоже живу здесь. Наверное, это звонок, который я жду из Мельбурна.
Он закрыл за собой дверь кабинета. Фон Рендт пересел поближе к Элис, и его голос понизился до нежного шепота.
Лиз взглянула на Иоганна и неожиданно спросила:
– Почему вы приехали в Австралию?
Он посмотрел куда-то за ее плечо, словно желая уклониться от ответа.
– Большинство студентов моего возраста хотят путешествовать, а мне представилась такая возможность.
– Значит, вы поехали, только чтобы поехать?
– Опять я должен ответить: и да и нет. Если я найду то, чего ищу, я останусь здесь. А если не найду, уеду куда-нибудь еще.
– А чего вы ищете?
– Не знаю.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и неожиданно оба рассмеялись.
Мартин, вернувшись, пробормотал какое-то вежливое извинение, но остался стоять с озабоченным лицом.
– Какой вы занятый человек! Ваши клиенты преследуют вас даже дома. Я бы рассердился на них, если бы не понимал, что это должно быть очень важное дело.
Лиз сказала с откровенным удивлением:
– Но ведь вы же сами поступили именно так!
– Ах, Элизабет, как ты можешь говорить такие ужасные вещи! – с негодованием вскричала Элис. – К мистеру фон Рендту это никак относиться не может!
– Благодарю вас, мисс Белфорд, за ваше заступничество, но она права: я вторгся в ваш дом самым непростительным образом.
– Не обращайте внимания на мою дочь. Она совершенно одурманена формальной логикой и все превращает в силлогизмы. Порой, когда предметом своих силлогизмов она избирает меня, я начинаю сомневаться в собственном существовании.
– Позвольте заверить вас, сэр. что вы действительно существуете. А для новичков в вашей стране существование человека, подобного вам, готового заниматься проблемами, с которыми нам приходится здесь сталкиваться, настолько важно, что, на мой взгляд, в новогоднем наградном списке вас должна ожидать особая награда. Видите, до какой степени я уже стал австралийцем.
– Не говорите папе о наградах, или он ощетинится. Он считает, что добродетель – сама себе награда.
– Благороднейшее убеждение, с которым я могу только от души согласиться, но это не помешает мне сказать, что мы – я и очень многие мои сотоварищи-иммигранты – почитаем его за то, что он сделал и продолжает делать.
Мартин пожал плечами, стараясь скрыть смущение.
– Налей мне еще кофе, Элис, пока эта лесть не окончательно вскружила мне голову.
«И все-таки ему приятно, – подумала Лиз. – Может быть, это ему требуется так же, как тете Элис. Может быть, все „старички“ нуждаются в таких духовных подпорках, хотя это вызвало бы только раздражение у меня, у Лайши, у Младшего Мака, Дональда и, вероятно, у Иоганна».
Фон Рендт продолжал с глубокой серьезностью:
– Это не лесть, уверяю вас. Это правда, и только правда. Я еще не настолько ассимилировался, чтобы подобно вам, австралийцам, говорить «терпимо» вместо «очень хорошо» или «бросьте», когда мы выражаем вам свою благодарность.
– А «чего там»? – вставила Лиз. – С «чего там» вам еще не пришлось познакомиться?
– Я думаю, что знаком с большей частью ваших восхитительных идиоматических выражений, но они еще не вошли в мой активный словарь и, боюсь, никогда не войдут. Английский язык я начал изучать слишком поздно и, так сказать, слишком педантично. Возможно, у моего племянника дело пойдет лучше, – он поглядел на Иоганна, но тот промолчал.
Фон Рендт сложил кончики пальцев.
– А теперь, может быть, вы простите мне мою смелость, если я приглашу вас всех как-нибудь пообедать с нами? Может быть, мы пообедаем и потанцуем? Или пообедаем и потом поедем в театр?
– Ах, это было бы чудесно! – Элис умоляюще посмотрела на брата и Лиз. – Правда, Мартин?
– На меня не рассчитывайте, – твердо сказал Мартин. – Не говоря уж о том, что я не танцую и не люблю театров, мне только что позвонили и предупредили, что я должен лететь завтра в Мельбурн с первым же самолетом. Я вернусь не раньше чем через десять дней, а возможно, и позже.