– Младший Мак говорит, что все это происходит потому, что здесь появились нацистские организации, – заметила Лиз.
– Но что об этих организациях знает Младший Мак? – осведомился Мартин.
– Спроси его сам. Я не интересовалась подробностями.
– Тем лучше. Я, как и многие, не являюсь сторонником коммунизма, но точно так же я против всяких слухов, затрудняющих ассимиляцию ни в чем не повинных иммигрантов. Было бы лучше, чтобы эти люди не продолжали сводить тут старые счеты.
Фон Рендт поднял свой стакан.
– Ваши слова меня так глубоко взволновали, что я должен выпить за ваше здоровье. Пусть такие люди, как вы, живут по сто лет! – и он осушил стакан. – А теперь мне бы тоже хотелось внести свою лепту в этот очаровательный день, и я приглашаю вас всех сегодня вечером поужинать. Что, если в ресторан «Сесиль»? Там можно и потанцевать, если вы пригласите для ровного числа какую-нибудь вашу знакомую.
– Только без меня! – сказал Мартин, стараясь улыбкой смягчить свой отказ. – Я никогда не был любителем танцев. Но, вероятно, Фрэнк и Карен охотно составят вам компанию.
– Боюсь, я тоже не смогу пойти, – проговорила Лиз.
– Почему же, Лиз? – в голосе Элис звучало отчаяние, как у ребенка, которого лишают обещанного удовольствия.
– Но, тетя, ты же отлично знаешь, что сегодня вечером у Миллеров будет… впрочем, я обещала не говорить об этом.
– Ах, опять это… – Элис яростно вонзила зубы в холодного цыпленка.
– Но почему бы вам с Карлом не поужинать вдвоем? Если Иоганну нечего делать, я возьму его с собой.
– Ни в коем случае!
Карл переводил взгляд с тетки на племянницу.
– Если Элизабет считает это удобным, то лучшего варианта для моего племянника не придумаешь. Как ты на это смотришь, Иоганн?
– Простите, я не слышал, что сказала Лиз.
– И я, признаюсь, не понял, о чем шла речь, но мне так хочется потанцевать с Элис, что я с радостью брошу моего бедного племянника на растерзанье любым львам.
– До львов дело не дойдет. Просто мы устраиваем вечер у Миллеров, чтобы собрать деньги для людей, которых арестовали за участие в демонстрации протеста. За нас внес залог папа, но многих будут судить, и нам нужны деньги на судебные расходы.
Элис вспыхнула:
– Элизабет! Никакой политики!
Лиз пожала плечами.
– Почему то, что я говорю, – это политика, а то, что говорит Карл, – это светский разговор? – Она повернулась к Иоганну. – Мы устраиваем вечер народных песен, танцев, ну и, конечно, сбор пожертвований.
– Я думаю, что Иоганну это неинтересно, – категорически объявил фон Рендт.
– Нет, интересно, – Иоганн не смотрел на фон Рендта, но было видно, что замечание дяди его задело. – Сперва я подумал, что это нечто вроде политического митинга, а политикой я не интересуюсь. Но раз там будут народные песни, танцы…
– И сбор пожертвований, – перебил фон Рендт. – А это придает вечеру политический характер. Нет, думаю, что моему племяннику идти туда незачем.
– Мы не будем просить у него пожертвования, если остановка только за этим! – И Лиз метнула лукавый взгляд в сторону Иоганна.
Фон Рендт выпрямился.
– Мисс Элизабет, это, вероятно, шутка, но я очень серьезно отношусь к тому, что мой племянник может оказаться замешанным в такого рода политическую деятельность, которую я не одобряю. Свободный мир выполняет свой долг, сдерживая коммунизм во Вьетнаме, и каждый из нас должен принять в этом посильное участие. Я убежден, что ваш отец со мною согласен.
– Да, я противник этих затей моей дочери.
– Тогда почему же?..
Мартин беспомощно развел руками.
Иоганн потянулся к термосу, вынул еще сосиску, окунул ее в горчицу и положил между двумя ломтиками хлеба. Когда он поднял голову, в его глазах было выражение того же холодного упрямства, которое Элис так ненавидела у Лиз.
– Вы только убедили меня в том, что это будет очень интересно! Спасибо, Лиз, я с удовольствием пойду на этот вечер, буду петь народные песни, танцевать и даже сделаю взнос – в уплату за бифштекс, а не на судебные издержки!
Гневное восклицание фон Рендта не произвело никакого впечатления на его племянника.
Губы фон Рендта сжались в тонкую линию.
– Боюсь, что ваша слишком демократическая страна начинает портить моего племянника. У нас на родине молодежь всегда подчиняется старшим.
– Подчинялась, – поправил Иоганн. – Вы поставили глагол не в том времени. Теперь в Германии молодежь поступает так, как ей заблагорассудится, что бы ни говорили старшие.
Фон Рендт расхохотался, но смех не замаскировал его гнева.
– Вы слышите, Мартин? Нас относят в категорию стариков. Не пора ли нам с вами начать кампанию, чтобы научить этих дерзких детей уважать нас и наши мнения?
– А вы знаете, как это сделать?
Фон Рендт усмехнулся.
– Да, знаю…
Лиз взглянула на него, склонив голову набок, как любопытная птичка.
– Расскажите как, это интересно.
– Не сейчас. Здесь не подходящее место.
– Значит, вы нас не одобряете?
Фон Рендт помолчал, положил себе еще одну порцию цыпленка и, наконец, сказал:
– Я считаю вас милыми простодушными людьми, которых не коснулись дурные влияния, развратившие Европу. И я бы хотел, чтобы вы такими и остались. Это имеет свое объяснение: на вашей земле не было двух войн.
– Но тем не менее в этих войнах погибло немало австралийцев, – холодно заметил Мартин.
– Это верно. И все же война была для вас чем-то далеким, вы сохранили свою невинность.
– Невинность? Что вы хотите этим сказать? – спросила с недоумением Лиз.
– Именно это. Вы не несете на себе бремени прошлого.
– Вы имеете в виду, что мы недостаточно цивилизованны? – обеспокоенно спросила Элис.
– Не совсем так. У вас есть все материальные блага, из которых слагается цивилизация, и тем не менее вы остаетесь невинными детьми природы. По-моему, вы последний невинный народ, оставшийся на нашей планете. Потому вы мне и нравитесь.
– На самом деле это не так! – Лиз насмешливо посмотрела на Карла. – У меня такое ощущение, что вы исподтишка над нами посмеиваетесь.
– Над чем же я могу посмеиваться?
– Не знаю. Наверное, это известно только вам самим.
С залива донесся рокот моторной лодки. Лиз вскочила и замахала рукой.
– Это «Атом»!
Моторка неслась, выписывая петли, под ее носом стояли два крыла воды, а сзади летела фигура на водных лыжах, то и дело пересекая пенистый след лодки.
– Лайша! – воскликнул Иоганн, и его сердце забилось.
– Ах, это Лайша! Хм… – Карл тихо присвистнул, а моторка стала сбавлять скорость. – Мила! – и он многозначительно ткнул Иоганна под ребро.
Иоганн отошел. Ему была невыносима мысль, что дядя сделает Лайшу предметом своих сальных шуточек.
Мимо него на вздыбленных лыжах, держась за натянутые веревки, стремительно пронеслась Лайша: облегающий тело желтый купальник, голова откинута назад, волосы развеваются по ветру, на лице широкая улыбка. Она промелькнула в сверкающих лучах солнца, и в этот момент какого-то озарения шесть миллионов евреев, уничтоженных поколением его дяди, обрели и для него плоть и кровь. Девушки такие, как Лайша. Помнит ли она об этом?
– Неужели это Младший Мак? – спросила Элис, прищурившись за темными стеклами очков.
Ей никто не ответил.
Моторка обошла «Керему». Лайша плавно скользила по волнам.
– Венера, выходящая из пены! – крикнул Карл, когда она поравнялась с ними, но тут ее лыжи запутались, Лайша потеряла равновесие и с всплеском исчезла под водой. А когда она появилась на поверхности моря, тело ее золотилось на фоне зеленой воды и крапленого солнцем песка.
У Иоганна перехватило дыханье. «Написать бы ее такой: зелено-золотой, волосы как водоросли, и вся бесплотная, вся порождение моря».
«Атом» остановился у яхты, мягко толкнувшись о кранцы, которые заблаговременно опустил за борт предусмотрительный Брэнк. Раздались громкие приветствия, поднялась суета, и, только когда моторка снова устремилась в море, унося на лыжах Лиз, Иоганн осознал, что перед ним сидит Лайша – девушка из плоти и крови, а не таинственное видение моря.