Миссис Шмидт не пожелала обтирать Карла.
– Nein, nein, nein, gnadig Frau[17], – запротестовала она. – Апельсиновый сок – поить, лимонный сок – поить, разные сок весь день. Хорошо. Но обтирать… – Она была просто шокирована. – Это не мой работа!
Глупая женщина! Элис осторожно вошла в спальню, постояла у кровати, глядя на бледное лицо Карла. Она положила руку на его пылающий лоб, его губы беззвучно зашевелились.
Он подумала, что ему надо найти сиделку, но для этого не было времени. Его следовало обтереть немедленно.
И тут ей в голову пришла дерзкая мысль. Она отбросила ее и тут же снова подумала: почему бы ей самой не обтереть его? Много лет она ухаживала за матерью, помогала в Уголке всем, кто нуждался в ее помощи, и стала опытной сиделкой. И годы войны она какое-то время работала в Красном Кресте, и ей приходилось купать незнакомых мужчин, как и Мартина, когда он болел вирусным гриппом. Беспомощность Карла, тяжелый запах, исходивший из его рта, заставляли забыть о правилах приличия. Элис вышла в холл и спокойно сказала миссис Шмидт:
– Принесите таз с теплой водой. Достаньте из холодильника лед и положите его в другой таз с холодной водой. Принесите губку и два полотенца.
Она отдала это распоряжение так, словно речь шла о чем-то вполне естественном и само собой разумеющемся.
Пролепетав свое «ja, ja!»[18], миссис Шмидт торопливо засеменила, насколько это было возможно для такой грузной женщины.
На третий день Элис уже сожалела, что лихорадка оказалась столь непродолжительной. Конечно, эгоистично с ее стороны желать, чтобы страдания Карла продлились еще немного, но уход за ним привнес новый оттенок в ее чувство к нему – нежность, которой она не ощущала, пока Карл был здоров. Тогда он подчинял ее себе. Не то чтобы ей не нравилось его превосходство со всеми вытекающими из этого последствиями, но это было так рискованно! А вот сейчас она могла быть возле него, не нарушая приличий.
Вот когда ей пригодилась ее репутация в Уголке! Не было такого дома, в котором бы она не помогла ухаживать за больным.
«Элис опять в своей роли, – скажут обитатели Уголка, когда увидят, что она входит в чей-то дом в белом халате, который вновь извлекла из шкафа. – Какое у нее все-таки доброе сердце!»
Доктор Мелдрем раздобыл новые швейцарские таблетки, и болезнь Карла приобрела для него профессиональный интерес. Он делился с Элис всеми своими соображениями, как когда-то во время последней болезни ее матери. «В вас пропадает прекрасная медицинская сестра», – говорил он, отечески похлопывая Элис по плечу.
К тому же Иоганн оказался далеко не таким бесчувственным, каким представила его Лиз. По-видимому, он был привязан к дяде и только не показывал этого по замкнутости характера. Он всегда с готовностью выполнял любое поручение Элис, а на второй день болезни он даже позвонил ей в полночь, когда у Карла начался бред.
Эту ночь она никогда не забудет. Она считала пульс Карла, а доктор Мелдрем слушал его сердце, и вдруг доктор посмотрел на нее и сказал: «Совсем как в старину, Элис». Прошлое и настоящее слились воедино. Она вспомнила ночи, когда они вдвоем с доктором Мелдремом стояли у изголовья ее матери, и Карл перестал быть экзотическим иностранцем – теперь он тоже был своим в Уголке.
– Все в порядке, – заверил ее доктор Мелдрем, пряча стетоскоп в карман. – Сердце у него лошадиное! – Он улыбнулся Элис той ободряющей улыбкой, которая столько раз прекращала ночные бдения у постели больных. – Надеюсь, моя милая, что ваше не хуже.
Так как Карлу не грозила никакая серьезная опасность, Элис была счастлива, как никогда в жизни. Она ухаживала за ним с бесстрастностью сиделки, но по ночам его образ являлся к ней волнующий и реальный. Она ждала выздоровления Карла со смешанным чувством радости и сожаления.
Сны – это одно. Но она не могла решить, как ей поступить наяву.
Пока Карл лежал беспомощный, она стала участницей той стороны его жизни, о которой прежде не знала ничего. Он получал множество всякой корреспонденции из разных стран – в основном это были официальные письма, пакеты от такой-то организации или ассоциации тех-то и тех-то из Дюссельдорфа, Буэнос-Айреса, Монтевидео, Кейптауна, Мадрида. Чем бы он ни занимался, его деловые связи охватывали все части света.
Она просматривала почту, ища конверты, надписанные женской рукой, и не находила. Видимо, он сказал ей правду и в его жизни женщины действительно не играли большой роли, хотя в это и трудно было поверить.
В спальне прозвенел колокольчик, некогда служивший ее матери. Элис поспешно прошла через холл, ее сердце было преисполнено гордости – она ему нужна! Да и какое значение имеет все остальное, если она последняя женщина в его жизни.
То и дело звонил телефон. Его друзья были очень обеспокоены. «Как здоровье моего друга фон Рендта?» – спрашивали они. «Нельзя ли его навестить, раз ему стало лучше?», «Сможет ли фон Рендт присутствовать на приеме в Клубе земляков?» – этот встревоженный вопрос задавали почти все. Предписание доктора позволяло Элис разделываться с ними без излишних церемоний, и она наслаждалась ощущением своей власти.
В третий раз тот же самый женский голос спросил, нельзя ли навестить Карла, и Элис резко ответила «нет». Неужели звонит эта рыжая? Какое у нее право звонить ему?
Вечером, на третий день болезни Карла, трубку взял Иоганн.
– Просто не знаю, что делать, – сказал он, отходя от телефона. – Из клуба без конца звонят, что у дяди Карла должно быть какое-то важное письмо из Соединенных Штатов, которое им требуется сегодня вечером. Вероятно, речь идет о письме, полученном вчера. Они хотят за ним приехать и ждут ответа у телефона.
Элис была непреклонна:
– Доктор сказал: никаких посетителей. А почему бы вам самому не отвезти пакет?
– Я как-то об этом не подумал. Однако без разрешения дяди Карла мне бы не хотелось туда ехать. Как он сейчас себя чувствует?
– Температура резко упала, но все же не стоит его будить, пока не кончится действие последней таблетки. Пойдемте посмотрим тихонько, в каком он состоянии.
Фон Рендт не пошевельнулся, когда Элис склонилась над ним и пощупала его пульс.
«Да, старика изрядно потрепало», – подумал Иоганн, глядя на пожелтевшее лицо, темные впадины под глазами, потускневшие волосы и бороду.
Элис отрицательно покачала головой, и они на цыпочках вышли из спальни.
– Его ни в коем случае нельзя тревожить. Лучше всего вам взять такси и отвезти пакет в клуб. Вы знаете адрес?
– Да.
– Отдайте пакет секретарю. Это лучший выход из положения. Объясните, что ваш дядя серьезно болен.
Элис взяла телефонную трубку.
– Я им скажу, что вы сейчас же приедете.
И он без особой охоты поехал.
Глава двадцать вторая
Иоганн стоял в нерешительности, положив руку на щеколду калитки. Ему не верилось, что этот большой мрачный дом с запущенным садом и есть знаменитый клуб его дядюшки. Вероятно, он спутал адрес. В окнах было темно, и лишь горящая лампочка над входом свидетельствовала о том, что в доме есть люди. Иоганн еще раз посмотрел на номер.
Вдруг чья-то рука опустилась на его плечо, и Иоганн подскочил от неожиданности.
– Какого дьявола! Что ты здесь делаешь? – рявкнул гортанный голос.
Иоганн резко повернулся в тщетной попытке вырваться и в тусклом свете увидел злое лицо и колючие глаза. Свободной рукой неизвестный начал ощупывать его карманы.
– Отвечай! – гаркнул он, грубо встряхнув Иоганна.
Проглотив комок в горле, Иоганн сказал запинаясь:
– У меня поручение от дяди.
– Какого еще дяди, черт бы его побрал?
– От Карла фон Рендта. Он болен. Я принес это письмо.
Человек надел очки и прочел адрес на конверте. Затем он тихо рассмеялся, и его рука снова опустилась на плечо Иоганна, но на этот раз дружески.
– Так, значит, вы и есть мюнхенский племянник! Мы много о вас слышали. Пойдемте.