И все же Лабарту медлил, глядя в чистое небо. Солнце не отпускало, звало задержаться, и тело молило остаться на стене до заката, до первых звезд. Сорвать с головы покрывало, развязать талит, снять верхнюю рубаху... И стоять, вдыхая солнечный свет, и ни о чем не думать.
Но нельзя. Нужно быть осторожным, когда живешь среди людей. Лабарту вздохнул и нырнул в душный сумрак крепости.
Он бегом спустился по лестнице, — эхо еще гудело в башне, когда он оказался у дверей в покои Шимона. Здесь не было стражи: так велел Шимон. Да и кто осмелился бы переступить порог без дозволения Бар-Кохбы? Никто, кроме Лабарту.
Но в крепости слишком много людей. И поэтому Лабарту постучал.
И вошел, не дожидаясь ответа.
Шимон был один, и это было хорошо. Теперь его трудно застать в одиночестве. Люди толпятся вокруг него, днем и ночью. Еще бы, он же машиах. Лабарту почувствовал, как губы кривятся в невольной усмешке. Впрочем, если и есть машиах, то кто, как не мой Шимон?
Шимон сидел под окном, в квадрате солнечного света. Лабарту опустился напротив, прямо на каменный пол. Эту комнату пытались сделать похожей на жилище царя: принесли подушки, стол для письма, бронзовые светильники... Но какая может быть роскошь в осажденной крепости? Да Шимон никогда и не стремился к роскоши.
— Плохо выглядишь, — сказал Лабарту.
И правда. Шимон похож был на человека, страдающего от долгой, изнурительной болезни. Он был бледен, но скулы горели от лихорадочного румянца.Под глазами залегли тени, а волосы потускнели. Лабарту знал, что и сам выглядит немногим лучше.
— Ничего, — отрывисто ответил Шимон. Даже голос его изменился. Только взгляд остался прежним: темным, пронзительным и ясным. — Я сильнее, чем ты думаешь.
Лабарту усмехнулся, криво, невесело. Конечно... В этом весь Шимон: едва-едва стал сам себе хозяином, а полагается лишь на свою силу, больше ни на что. Принимает помощь, но не слушает советов.
— Может быть, — медленно проговорил Лабарту. Бар-Кохба встретился с ним взглядом, и не опустил глаз. — Может быть, ты сможешь терпеть, даже когда боль разгорится в тебе. Будешь довольствоваться парой глотков, изредка, украдкой. Не утеряешь ясность мыслей, когда всюду будешь видеть лишь кровь. — Шимон едва заметно дернулся и смял пергамент, который держал в руке. Лабарту замолк на мгновение, а потом продолжил: — Когда жажда превратится в неистовое пламя, быть может, ты устоишь перед ней. Не потеряешь разум, и не кинешься тушить пламя кровью. Не начнешь рвать в клочья всех, кто попадется тебе на пути, пока они не...
— Замолчи! — Шимон вскочил, отбросив пергамент.
Лабарту поднялся сразу же, одним движением, резко. В солнечных лучах заплясали пылинки.
— Я не трону их. — Шимон сжимал кулаки и говорил очень тихо, и в голосе его сквозило бешенство. — Не причиню вреда тем, кто верит мне.
— Еще бы! Машиах не причинит вреда своему народу, — снова усмехнулся Лабарту. Раздражение закипало, подстегивая жажду.— Когда люди ослабеют от голода, а мы — от жажды, что ты будешь делать тогда, Шимон?
— Я не такой, как ты! — Бар-Кохба мотнул головой и шагнул в сторону, отвернулся. — Какой бы не была жажда, я не стану убивать тех, кто...
— Вот как? — Лабарту прищурился и сделал глубокий вдох, пытаясь унять злость. Воздух был горячим и затхлым. — Из любви и привязанности к моему Шимону я еще никого не убил в Бейт-Торе. Но что мы будем делать, когда начнется настоящая осада?
— Не начнется! — отрезал Шимон, не оборачиваясь. — Элиша скоро приведет свой отряд. Мы разобьем римлян, как разбили в Йерушалаиме, и...
Да что сможет сделать твой Элиша и его жалкий отряд? Если мы не уйдем отсюда сейчас...
Лабарту закрыл глаза и понял, что больше не в силах сдерживаться.
Натан в нерешительности замер перед дверью. Он никогда прежде не говорил с Бар-Кохбой. Но дело было срочным, тут уж некогда думать, что и как сказать... Но все же Натан медлил.
За дверью спорили. Ожесточенно, яростно, перескакивая с арамейского на святой язык. Натан никогда не слышал, чтобы на святом языке говорили о чем-то, кроме Торы, и уж тем более не слышал, чтобы на святом языке кричали, перебивая друг друга. Да что там, многих слов он и понять не мог!
Дверь распахнулась внезапно — Натан едва успел отступить — и в коридор выскочил юноша. Должно быть, всего на пару лет старше Натана, — безбородый, невысокий и гибкий. Йоэль, вспомнил Натан. Его зовут Йоэль.