– Это мой сын, – заговорил, наконец, Эдвин. – Метт. Он не выносит дневной свет и просыпается только с наступлением темноты. Ты не удивлен?
– Нет. – Лабарту тряхнул головой, отбрасывая с лица непослушную прядь. – Я уже видел таких. Не так давно. Раньше их не было.
Не было... Сначала появились сказки, в которые никто не верил. Сказки о тех, что боятся солнца, прячутся под землей, в подвалах и выходят лишь ночью. О тех, что не могут остановится и всегда пьют кровь до последней капли, и всегда им мало. Эти сказки слушали и не верили. И Лабарту не верил, пока не увидел собственными глазами.
Совсем недавно. Но еще до чумы.
– Я думал о тебе, Лабарту, – продолжал Эдвин. – Даже хотел тебя искать. Тебя ведь тоже никто не обращал. Ты ведь тоже родился таким, как и Метт. Я думал, ты знаешь, что делать, ведь ты такой же...
Я не такой как твой сын. И никогда таким не был. Но от подобных слов не будет пользы. Поэтому Лабарту лишь улыбнулся и сказал, глядя ему в глаза:
– Я голоден. Ты предлагал мне свою кровь. Я возьму ее и дам ответный дар.
Эдвин закатал рукав и положил руку на стол. Как все здешние, он никогда не загорал до черноты, и на запястье отчетливо проступали вены. Лабарту не стал ждать и молча наклонился к протянутой руке.
Он помнил вкус этой крови. Такая кровь не растопит лед, сковавший душу, но прогонит сумрак из сердца и подарит уверенность и силу. Прошло столько лет, но ничего не изменилось. Кровь Эдвина осталась прежней.
Лабарту выпрямился, вытирая губы ладонью.
– Я пил твою кровь, – проговорил он. Соленый вкус вибрировал на языке при каждом слове. – Но ты сам себе хозяин, Эдвин.
– Я сам себе хозяин, – кивнул Эдвин. Он говорил размеренно и ровно, словно читал заученную роль. – Но я прошу твоей помощи и буду служить тебе, пока ты согласен быть моим защитником.
– Пока не исчезнет чума, – поправил его Лабарту.
Эдвин поднял на него удивленный взгляд, но снова кивнул.
– Пока не исчезнет чума, – повторил он.
Лабарту поднялся из-за стола. Слова были сказаны, и этого достаточно. Он никогда не любил долгих ритуалов. Кровь медленно раскалялась в его теле. Эдвин попросил, так почему бы не задержаться до заката? И даже дольше... Скорее всего, дольше.
– Раз день все равно потерян, – сказал он, – я тоже буду спать.
– Ложись, – согласился Эдвин и, помедлив, добавил: – Ты поможешь ему, Лабарту?
– Да. – Лабарту стянул сапоги и вытянулся на кровати. – Я сделаю все, что смогу.
Он закрыл глаза, но оранжевые круги плясали и за зажмуренными веками. Солнце еще долго не уйдет из этой комнаты. Эдвин выбрал себе хороший дом.
Ему приснилась Венгрия.
Лес горел, алыми всполохами озарял ночное небо. Перед Лабарту были трое, что остались среди чумы, и даже во сне он знал, что Ванда мертва, а близнецы все еще живы.
Близнецы держались друг за друга, словно это могло спасти их от пожара и тьмы, от беснующейся толпы и отравленной крови. Но Лабарту не смотрел на них. Он смотрел на Ванду.
Безумная колдунья с распущенными волосами, видевшая прошлое и предсказывавшая будущее. Мертвая Ванда стояла перед ним, и глаза ее блуждали. В руке она держала серп, заточенный с обеих сторон, и с него капала кровь. На лице были следы огня.
– Тьма вышла из Константинополя, – говорила Ванда, и шум пожара не мог заглушить ее голос. – Распахнула крылья свои, но поглотила сперва город, из которого вышла, и народ, приютивший ее. И понеслась она на север, а потом на восход и на закат, и объяла дома, поля и храмы...
Небо горело. Серп сверкал в ее руке, и кровь стекала на землю, капля за каплей. И в его собственной руке было оружие, узкий серебряный нож, лунный клинок из забытых времен.
– И истощились реки, – сказала Ванда, глядя ему в глаза. – И погасло солнце, и померкли лучи его.
Он вынырнул из сна, но некоторое время лежал, не шевелясь. Неподалеку потрескивала свеча, в воздухе плыл запах воска. Было темно. Поздний вечер или уже ночь? Он не мог определить. Сон не растаял с пробуждением, и голос Ванды все еще эхом звучал у него в голове.
Она умерла, но предупреждает меня... О чем?
Дверь в чулан была распахнута.
Лабарту сел, протирая глаза.
– Я уже собирался тебя будить, – сказал Эдвин. Он рылся в огромном сундуке, вытряхивая из него вещи. – Метт ушел. Если он быстро вернется, мы можем сразу отправиться в путь.
Не отвечая, Лабарту поднялся и глубоко вздохнул. Здесь почти не чувствовался привкус чумы – обычный городской воздух, вонь сточных канав, смешанная с чистым морским ветром. Запах ночи говорил, что до рассвета осталось лишь несколько часов.