К вечеру жажда начала царапать сердце и, повинуясь ей, Тартеш поднялся в деревню. Хотел сразу пойти к дому старосты, – наверняка там уже ждет подношение крови, – но смутился, представив, что появится перед людьми в грязной одежде, пропитанной запахом реки, покрытой пятнами ила. Заглянул домой и, пока умывался во дворе, пока переодевался в чистое, повторял себе: я наговариваю на них. Боюсь каждой тени, как будто я слабый. Но я сильный.
Старейшина сидел на крыльце своего дома, Джанит стоял рядом, болтал о чем-то, голос был веселым и ломким. И больше ни души – неужели Тартеш так задержался, что все уже разошлись по домам? Но нет, в темнеющем небе была видна лишь одна звезда, западный край неба тлел отблесками заката.
– Целый день тебя не было видно, сильный, – сказал старейшина, поднимаясь навстречу.
Тартеш развел руками, не зная, что ответить. Взгляд задержался на закрытых дверях дома, – зачем затворять их в такую погоду? Жажда обострила чувства, шептала: «Взгляни». И Тартеш чувствовал, почти видел, как вспыхивают и горят за стеной потоки жизни, солнечный огонь крови.Ни один, ни два человека там, – много людей.
Но другая кровь была ближе. Джанит стоял совсем рядом, протягивал руки, хранящие следы прежних укусов, и улыбался. Тартеш наклонился, готовый прокусить жилы, и замер.
Он пил эту кровь много раз, знал ее запах и вкус, ее движение под кожей. Но сейчас она казалась темной – как бывает у стариков и хворых, – и сквозь эту темноту лучился лунный свет. Тартеш поднял взгляд на Джанита, ожидая увидеть следы болезни на его лице, но тот был таким же, как всегда.
– Пей же, сильный, – сказал Джанит, улыбаясь. – Я долго ждал.
Сила трав, собранных в полнолуние, южные заклинания, мощь горных духов, – что в его крови? «Будет в вашей власти», – сказала вчера ведунья, и, быть может даже один глоток…
Тартеш разжал руки, отступил на шаг. Жажда кружила голову, внимательный взгляд старейшины прожигал насквозь, люди за стенами дома выжидали, таились.
Тартеш развернулся и бросился прочь.
Он брел вдоль реки, вниз по течению. Звезды гасли, солнце поднималось из-за гор, Тартеш ловил его лучи, пытаясь успокоить жажду. Горло горело, словно он наглотался раскаленного песка, боль росла, звенела, мечтала заполнить весь мир. Никогда прежде Тартеш не терпел жажду так долго. Никогда прежде он по-настоящему и не чувствовал жажды.
Впереди была чужая деревня, – уже доносились ее запахи и звуки, еще немного – и появится ограда, дома за ней. Но в той деревне Тартеша знали, ему не притвориться человеком и не потребовать крови – кто знает, сколько селений в сговоре против сильных? Быть может, безопасных мест уже нет на земле.
– Что мне делать, река? – спросил Тартеш, и едва узнал свой голос. Жажда исковеркала его, превратила в надломленный и хриплый.
Вода неслась здесь быстрее, грохотала громче. И в ее шуме Тартешу почудились слова: «Подкрадись. Зачаруй. Убей. Возьми свое, Тартеш».
Он шел вперед, сквозь жажду и утро, меняясь с каждым шагом. Кто назовет теперь Тартеша защитником, сильным, тем, кому подносят кровь в дар? Отныне он беглец, бродяга на горных тропах.
Восходящее солнце и призывный голос реки – все, что у него осталось.
Родник
Тело кричало: «Беги!», но бежать было некуда.
Харта спрятался за огромным валуном и слушал, слушал. Она была рядом, то отдалялась, то сужала круги. Шаги ее были бесшумны, лишь изредка вспыхивал смех. И каждый раз в ответ лес взрывался страхом: истошно кричали птицы, крылья хлопали в вышине, ветви качались, роняя листья. Где-то заходились в отчаянных воплях обезьяны. И лишь родник звенел как и прежде, спокойно и тихо.
«Все равно обречен, – подумал Харта. – Зачем прятаться?» Встать в полный рост, глотнуть влажный воздух леса, дурманящий аромат цветов. Взглянуть в зеленый сумрак, обратиться к предкам, деревьям, бегущей воде, – и умереть. Несколько лун прятался от смерти, но вот она здесь, нашла.
– Странный, – сказала она.
Словно ужаленный ее голосом, Харта дернулся, поднял голову.
Она сидела на камне. С виду девушка – чужого, незнакомого рода. Вся в цветах, венки на шее, лепестки в волосах. Опиралась на валун, смотрела сверху вниз, в глазах была жалость. Но улыбка обдавала холодом, не давала обмануться, Харта знал – не спастись.
– Мне сказали, тебя никто не хватится, – продолжала она. Слова выговаривала непривычно, каждый звук был певучим, терпким. – Сказали ты убийца, род отверг тебя. Почему не убегал от меня, почему спрятался здесь, у ручья?
Сердце стучало оглушительно – так грохочет барабан перед тем, как разбиться.