– Лучше умирать у воды, – ответил Харта. Собрал силы, поднялся с земли, оказался вровень со смертью. Она улыбнулась шире, сверкнули клыки. Тигрица, обернувшаяся человеком. – Вода заберет душу, понесет дальше, не даст потеряться.
Она закрыла глаза, а потом вдруг выхватила алый цветок из волос, швырнула в ручей.
– Странный, – повторила она и исчезла.
Буря страха исчезла из леса вместе с ней. Ужас остался лишь в сердце Харты, а в ветвях воцарился покой, голоса птиц изменились, стали обычными; крики обезьян стихли. В бурлящем потоке вспыхнул цветок – пронесся меж камней и, вместе с течением, скрылся в лесном полумраке.
Если знаешь, что смерть близка, встречать ее надо в чистоте.
Харта не ел третий день и уже не чувствовал голода. Пил родниковую воду, она спазмами боли обжигала внутренности, но потом тело становилось легким, бесплотным. Чувства обострились: оглушительным казалось тение птиц, солнечный свет ослепительно вспыхивал в каплях росы. Харта сидел на камне – том самом, где сидела она – и ждал.
Лес больше не взрывался ужасом, был спокоен, словно готовился вместе с Хартой. Смерть бродила рядом, но ни звери, ни птицы не откликались на ее шаги. Харта вслушивался – и ветер доносил дальний смех, всматривался – и яркий край платья мелькал среди деревьев. Правда ли она была рядом, или лишь мерещилась?
Порой ясную безмятежность вспарывало страстное желание – жить, жить, бежать прочь.Но утешающий шепот ручья охлаждал мысли, и Харта не двигался с места, ждал.
Она приходила во сне. Выступала с полотна театра теней, облекалась плотью. Под грохот праздничных барабанов, под голос певца – начинала танцевать. Кости хрустели под ее ногами, венки превращались в ожерелье из черепов. Пригорышнями она срывала звезды с неба, швыряла на север и юг. Но даже во сне слышался голос ручья, такой спокойный и близкий.
И точно также звенел он и сейчас, наяву. Вода плескалась по камням, словно повторяя мантру, неизвестную людям, и Харта слушал ее, вглядываясь во влажный сумрак. Вечер уже пробрался в чащу, клубился у корней, в густом подлеске. Дневные цветы закрывались, распускались ночные, запахи менялись, влекли темноту.
– Не передумал. – Ее голос разбил безмятежность, и Харта поспешно обернулся, спрыгнул с камня. – Держишь, хотела уплыть, из-за тебя не могу.
Мгновение – и оказалась совсем близко. Харта вдруг понял: ошибся, не могла эта девушка, тонкая, на полголовы его ниже, быть той, что плясала во сне. Она поднялась на цыпочки, подалась вперед, словно хотела поцеловать, и его настиг запах свежей крови, эхо убийства. И тут же удар – мир развернулся, боль вспыхнула, впилась в затылок, вода хлестнула по лицу, небо качнулось в разрывах ветвей.
Харта рванулся, пытаясь сделать вдох, но смерть вжимала его в дно ручья, была неодолимой, как горный обвал. Свет угасал, но сквозь пену и брызги Харта видел ее глаза, полные темноты и гнева. Но голос ее был голосом бегущей воды, утешающим, тихим.
– Не бойся, – сказала она. – Ты умрешь, но ручей сбережет твою душу.
Боль вспорола горло, окрасила воду алым, затмила мир. Жизнь угасла, остался лишь голос родника.
Этот голос не смолкал, заменил мысли. Звенел в сердце Харты, пока дикая богиня вела его сквозь ночь. Деревья кренились черными тенями, звезды вспыхивали и исчезали в шелесте листвы. Тысячи звуков пробирались под кожу, царапали, делали невыносимым каждый вдох. Иногда душа вздрагивала, просыпалась: «Почему я жив? Что со мной?», но гасла, убаюканная пением воды.
Тропа вывела их к обрыву, – деревья здесь цеплялись корнями за склон, выгибались над пустотой. К одному из стволов был привязан человек, – заметный издалека, мерцал, как угли во тьме. Харта видел раскаленную сеть жил и сердце – пылающую головню. Это пламя тянуло к себе: вода и утешение, истина и мудрость.
– Иди. – Богиня толкнула его вперед. – Поймешь, что делать.
Едва замечая, что делает, Харта прыгнул вперед, приник к стволу рядом со связанным. Тот дышал ровно, казался счастливым. Харта тоже замер, завороженно следил, как движутся, сияют под кожей привязанного алые реки. Они смеялись, пели все громче, сливались с журчанием родника, превращались в слова: «Пей, мы для тебя, торопись, не медли!» И Харта рванулся, укусом вскрыл запястье человека, прильнул к сияющему потоку.
Свет хлынул в тело, душа ожила, возрождаясь, мысли взлетели, как сноп искр.
– Я жив! – воскликнул Харта и обернулся к той, что привела его.