Увидел и не сказал! Назка не смог сдержаться, потерял голову от гнева, кинулся на брата, их едва разняли. А отец потом еще добавил от себя, а после стыдил. Говорил, что думать нужно о роде, о хорошем улове для семьи, а если уж так дорожил свирелью, то незачем было таскать ее с собой.
Назка выслушал его молча, кивнул, соглашаясь. А после лежал без сна, утирал кровоточащую губу и ругал себя, не мог успокоиться.
Свирель ему подарила бабка, старая Аме. Назка и не знал, что она прячет на дне корзины такое сокровище: медную флейту, покрытую узорами и знаками. Семь отверстий и свисток – совсем как у обычных тростниковых дудок. Но звук, какой у нее был звук! Назка начал играть и замер в изумлении. Звенящий, чистый клич, – никогда он прежде такого не слышал.
Он не мог расстаться с этой свирелью.
Сколько раз ему говорили: что за глупость, зачем ныряешь с лишним грузом, мешает тебе. Оставляй на стоянке, играй под крышей большой лодки. Все твердили об этом. Кроме старой Аме.
Должно быть, она понимала, что свирель никогда не молчит, воздух поет в ней, и море тоже поет. Назка хотел услышать этот напев бездны. А теперь потерял и никогда не услышит.
Наутро он сказался больным, и отец с братьями без него отправились на берег продавать рыбу. Назка думал о том, чтобы ускользнуть со стоянки, отправиться в открытое море, попытаться нырнуть на недостижимую глубину. Никому не удавалось, но никто и не терял там свирель. Но он даже не лучший ныряльщик в семье, на что ему надеяться?
Так он сидел под навесом на корме дома-лодки, слушал плеск волн, смотрел вдаль, мучился и не мог решиться. А потом увидел, как из-за мыса выплывает корабль, – крутобортый, с белыми парусами.
Чужак поднялся во весь рост. Бросил весла, но лодка не замедлила ход, все также приближалась к стоянке. Солнце било в глаза, и Назка сперва не смог разглядеть лица гостя, заметил лишь алый узор на одежде и золотой блеск украшений. Что ему нужно, зачем такому богачу морские бродяги? Разве что попал сюда случайно, из любопытства решил подплыть поближе, и теперь с усмешкой разглядывает тесные дома-лодки и потрепанную одежду, сохнущую на крышах.
– Я Сарвеш! – крикнул чужак и вскинул руку в приветствии. – Друг Тирты! Пришел навестить его!
– Тирта давно умер! – ответила старая Аме. Ее голос, всегда рассудительный и спокойный, теперь громким окликом взлетел над водой. – Не дождался тебя! Но будь нашим гостем!
Лодка подплыла, ткнулась носом в борт дома. Назка поймал канат, принялся вязать причальный узел и искоса смотрел, как гость – Сарвеш – выгружает подарки. Тугие мешки, должно быть, с рисом, свертки яркой ткани, рыболовные крючки и лезвия для гарпунов.
Щедрый богач, подумал Назка.
Еще вчера он бы обрадовался, что сумел первым встретить такого гостя, раньше отца и братьев, но сейчас на сердце было пусто.
Бабка начала благодарить, но гость перебил ее, воскликнул:
– Ты ведь Аме? Не может быть, как быстро пролетело время, помню тебя совсем девчонкой!
Назка затянул узел и выпрямился.
Гость не мог помнить старую Аме девчонкой – ведь сам был лишь немногим старше Назки. Высок ростом, лицо загорелое до черноты, чужеземное, с резкими чертами, но кожа гладкая – ни морщины, ни оспины, ни шрама. И взгляд черный, цепкий и ясный, без мутной пелены.
– Думала, не узнаешь, – сказала старая Аме. – Думала, забыл нас, и меня, и Тирту.
– Не забывал. – Гость качнул головой и прижал руку к сердцу. Назка молчал, смотрел, ничего не понимая. – Если бы смог, приплыл бы раньше. Ты ведь помнишь наш уговор? Так скажи, были у вас с Тиртой дети? Сыновья?
– Мой сын на берегу, продает улов, – ответила Аме. Ее голос стал надтреснутым, горьким, будто она вынырнула с глубины, и говорить ей пока было трудно. – Но, может, и он для тебя уже старый, слишком долго ты плыл.
Этот человек привез богатые дары, но замыслил что-то дурное.
Мысль эта была пустой, отрешенной, и все же Назка не устоял на месте. Шагнул вперед, загородил собой Аме, встретился взглядом с чужаком.
Тот словно впервые увидел его, прищурился и склонил голову набок.