Я услышу ее, решил Назка. Буду слушать, пока не услышу.
Вода крадет и изменяет звуки, нет смысла напрягать слух, да и как дудка запоет, если никто в нее не дует? Насмешливые голоса старших братьев звучали в памяти, будили старую обиду. Но разве это было важно? Семья и знакомые с детства лодки, – все осталось в другой жизни. А в этой Сарвеш сказал: «Кто же тебя остановит?» И еще: «Ты будешь духом моря».
Звуки начали появляться, один за одним. Не такие, как было привычно, – дрожали в костях, отдавались эхом внутри тела. Вначале донеслись речи жителей глубины: щелкающая дробь, звон, переливающийся за гранью слуха, протяжные стоны. Голоса тянулись из-под камней, взлетали вместе с течением. А потом и сама вода начала звучать.
Разлилась искристой золотой нотой – повторилась в сердце, яркая, как смех. Потянулась, свиваясь, ввысь, и Назка увидел ее дорогу. Течение, – вихрящееся и легкое, тонкое, как лента, – уходило к солнцу, разбивая холодные потоки. Но и они не молчали, пели задумчиво и гулко, окатывали кожу прохладой. Им вторили дальние глубинные реки, неодолимые, темные, а звон одиноких струй взлетал, рассыпался брызгами и пеной. Песня лилась, бесконечная и цельная, но ни один голос не терялся в ней.
От золотой искры в сердце и до всех берегов, – напев летел, не встречая преград. А тело будто стало тростинкой, поющей вместе с морем. И солнце – едва различимое из глубинного мрака – откликалось, прорывалось сквозь толщу вод, превращало вкус волн во вкус крови.
Вот он, напев глубины, понял Назка. Тот, что я мечтал услышать.
– Я не нашел ее, – сказал Назка.
Он вынырнул только что, но первый глоток воздуха не опьянил, не заставил сердце биться чаще. Назка едва верил, что провел под водой такой немыслимый срок, – утро давно миновало, полдень сиял, дрожал бликами. А больше ничего не изменилось, Сарвеш ждал в лодке, а невдалеке возвышался корабль, недвижимый, со свернутыми парусами.
– Не нашел, – повторил Назка, опустившись на скамейку, – но я слышал, как она поет.
Сарвеш подался вперед, глаза его вновь стали колдовскими, жадными.
– Я слышал вместе с тобой. Такая прекрасная музыка, – сказал он и вдруг засмеялся. Его счастье поглотило Назку, преломилось в солнечных лучах и плеске волн. – Я знал, что получится! Ты чувствуешь ее повсюду, она живет во всех потоках! – А потом, словно спохватившись, добавил: – Мне жаль, что ты не нашел свирель. Я хочу послушать, как ты играешь.
Раньше Назка никогда не оставался на берегу после заката, – слишком неуютной казалась твердь, непривычные запахи дурманили мысли. Но теперь изменилось и это.
Второй день корабль стоял у причала, а Сарвеш водил Назку по городу, огромному, шумному, похожему на бесконечный базар. Они блуждали по грязным узким улицам, и вдруг выходили на площади, яркие, как праздник, или оказывались в садах, где тень сочных листьев ложилась на тропинки. Сарвеш рассказывал о правилах новой жизни, о том, как искать беспечных людей, как незаметно утолять жажду. И то и дело смотрел искоса, с тревогой. Ждал.
Но бояться ему было нечего. Даже здесь Назка слышал глубину: в шелесте подземных вод, в каплях влаги, в медленном движении сока в стеблях лиан. И у крови людей был золотистый вкус песни. Свирель не умолкала.
К вечеру второго дня они вернулись на берег. Назка улыбнулся, увидев за ветвями и крышами море, – взрезанное то здесь, то там гребнями волн, оно менялось у горизонта, ловило закатное пламя.
– Подожди, – сказал Сарвеш. – Зайдем сюда.
И потянул Назку в лавку, украшенную цветными плетенками и колокольчиками. Назка шагнул внутрь и замер.
Это был дом музыки. У стен высились барабаны, огромные, как бочки. Блестели струны ситаров и ободы бубнов, трещотки свисали с потолка. А на прилавке россыпью лежали флейты.
– Выбирай, – сказал Сарвеш.
Торговец вынырнул из-за занавеси, принялся нахваливать товар, объяснять: вот пастушья дудка, а вот серебряная с головой дракона, вот та поет низко, грозно, а у этой заливистые трели. Назка перебирал флейты, одну за одной, пока пальцы не коснулись прохладного камня. Линия обвивала свисток, бежала от отверстия к отверстию, – этот узор был ярким, как свежая кровь.
Когда они вышли, море уже почернело, а в вышине мерцали первые звезды.