Старший из братьев стоит у края тропы. Его улыбка едва заметна, в его руках хвоя для утреннего огня. Старший молчит. Младшие чертят в воздухе знаки приветствия, сестра смеется.
Он смотрит на них. Они радостные, как в день самой большой жертвы.
— Я был в лесу, — говорит он, глядя на старшего. — Я видел свой сон. Я вернулся.
— Твой сон был долгим, — отвечает старший.
Сестра разжигает огонь. Оно бьется в тесной кладке камней, разгорается жарче. Горький дым заполняет горло, клубится, поднимается в небо, и рассветные лучи касаются скал.
Лишенные имени начинают петь, один за одним. Солнце поет вместе с ними, земля отзывается на песню, ветер сплетается с движением душ.
Он думает: так было всегда, с тех пор, как земля стала неизменной.
Он думает о ледяной реке о далеком краю, где он потерял жизнь и отдал солнцу имя.
Он думает о живой реке, текущей у подножия гор.
Он думает о Стреле, которая ждет его там.
Когда огонь догорает, они садятся вокруг очага. Они держатся за руки, и песня еще струится сквозь кожу, сквозь кровь.
— Расскажи свой сон, — просит старший из братьев.
— Ты узнаешь мой сон, — обещает он. — Завтра.
Ночью они спят в пещере, укрывшись шкурами, тесно прижавшись друг к другу. Здесь никогда не разжигают огня, сюда никогда не приходят люди. Даже летом холод таится в толще скал. Единственное тепло здесь — жар солнечной крови.
Он не спит. Он лежит неподвижно, слушает дыхание братьев, стук их сердец. Отголоски снов витают рядом, привычные, как запах шаманских трав и горечь дыма.
Он вслушивается в дыхание старшего из братьев. Слушает долго и знает — души старшего сейчас далеко.
Он встает, легко и неслышно, и первых вдох обжигает холодом. Тучи ушли, звезды видны в проеме пещеры, и он идет к ним.
Духи молчат, завороженные движутся следом.
Он поднимается к перевалу — десять шагов по снежной тропе. Скалы Солнца смотрят в небо, лед искрится на них. Очаг запорошен снегом, закрыт ветвями ели. Он проходит мимо, идет к краю обрыва.
Там, в пропасти, сияет темнота и поет ветер. Часть душ ускользает туда, снежинками уносится вниз. Он делает глубокий вдох, обжигает сердце, и души вновь возвращаются к нему, все до одной.
Он опускается на колени, отодвигает камень. Там, под снегом, то, без чего не бывает жертвы. Там осколок луны, нож, разрезающий колдовство и тело. Нож завернут в волчью шкуру.
Он разворачивает серый мех, поднимает осколок луны, ловит свет звезд. Говорит без слов: вот мой сон.
Его слышат лишь духи. Братья спят.
Он прячет нож под куртку, и срывается с места. Он становится ветром, криком птицы, вспышкой в небе. Он мчится все быстрее, мир проносится мимо. Он бежит вниз по склону, к излучине реки, туда, где его ждет Стрела.
Его песня течет без слов, почти без звуков. Струится в движениях – он поет, создавая путы. Скручивает сушеные жилы и искрящийся снег, силу земли и шерсть зверей. Его голосом владеет луна, в его руке трехгранный нож. Веревка, рождающаяся в руках, впитывает лунный свет, становится холодной и звенящей, как морозная полночь.
Уже много дней они в пути, торопятся к югу, прочь от Скал Солнца. Но людям нужен отдых, и каждую ночь они разбивают стоянку, собираются вокруг огня Стрелы.
Каждую ночь он выходит к звездному свету. Духи леса и снежной дороги обступают его, и он поет, создавая путы.
С каждой ночью веревка растет, и с каждым днем все громче звучит жажда. Он не пьет кровь. Он сплетает жажду с тонкими нитями, и путы становятся крепче скал. Они звенят, как натянутая тетива.
Стрела спит.
Во сне духи прикасаются к ней, стремятся сплестись с ее душами, как лунный свет сплетается с песней.
Но еще рано.
Идти еще далеко и долго. Нужно пройти по снежным равнинам и склонам гор, миновать зиму и вернуться к весне, – только тогда настанет нужный час.
Еще рано.
– Уже скоро, – поет он, и песня, обретя слова, взлетает, парит над стоянкой, тает в вышине.
Край неба мерцает, предвещая зарю, а путы свиваются в руках, кольцо за кольцом ложатся в ладони. Путы сплетены, и слова звенят в них, не умолкая ни на миг.
Он поднимается, прижимая путы к груди. Каждый шаг пронизан слабостью и болью жажды, но духи рядом, духи ведут его.
Он откидывает полог из шкур и ныряет в зыбкое тепло убежища.
Стрела проснулась.
В ее глазах еще блуждают тени дальних троп, ее руки говорят без слов.
Он кладет трехгранный клинок в ладонь Стрелы, сжимает ее пальцы на рукояти.