Решаю покончить со всеми этими эпизодами и, сохраняя осознаваемость, умышленным усилием воли просыпаюсь.
Проснувшись, я понял, что все пережитое действительно было сном и что я несколько раз переходил из осознаваемого состояния в предосознаваемое и обратно. Это меня поразило. Сон был довольно длинным, и навряд ли я запомнил его полностью. И все же никогда не забуду ослепительной красоты тысяч мохнатых цветков, усыпавших высокое розовое дерево. Я ощущал невероятную радость оттого, что мог так близко их разглядывать, целиком погружаясь в них и произвольно перемещая тело сновидения в любую точку этой картины.
Благодаря обретенной во сне способности летать и свободно передвигаться и мог разглядывать изумительные цветы под любым углом и с любого расстояния, пока их красота меня совершенно не ошеломила. Перемещаясь из предосознаваемого состояния в осознаваемое и обратно, я приобрел ценный опыт — умение сохранять уравновешенность во сне, точно так же, как в детстве приобрел умение сохранять равновесие при езде на велосипеде. По мере развития эксперимента, повторяя эту практику снова и снова, я понял, что ощутимо продвигаюсь вперед.
В этом сне мое сознание несколько раз перемещалось из обычного сна в предосознаваемое состояние, из него — в осознаваемое и обратно. Такая склонность сознания к перемещению стала для меня источником интригующих вопросов. Проснувшись, я поговорил с Чарлин и Эриком, и оба заверили меня, что в течение последнего часа Эрик ни разу не входил в мою спальню. На самом деле все это время дверь спальни оставалась закрытой, и он не мог бы ее открыть, потому что над дверной ручкой находился специальный пластмассовый предохранитель, не дающий маленькому ребенку повернуть ручку. Поэтому, пребывая в состоянии бодрствования, я был вынужден сделать вывод, что в действительности Эрик не входил в спальню и что мне это только приснилось. Отсюда вытекала интересная дилемма: эта часть сна была столь яркой и подробной, что я был убежден (находясь во сне), что сынишка входил в спальню и пытался меня разбудить. Проверка, которую я для себя придумал (во сне сильно моргнуть глазами), тоже не смогла дать ответа на вопрос «Сплю я или нет?» Ведь мне просто приснилось, что я моргнул! Хотя я находился в теле сновидения, ощущение было точно таким же, будто я моргнул глазами, находясь в обычном, физическом теле. Этот маленький эксперимент лишний раз подтвердил слова Скотта Спэрроу, что экспериментирующему с осознаваемым сновидением «не следует делать попытки измерить осознаваемый сон мерками яви» [34, с. 47]. Обретенный опыт показал мне, насколько просто сновидец может обмануться, если для того, чтобы определить, спит он или нет, пробует во сне ущипнуть себя, моргнуть глазами или выполнить какое-то другое простое действие: ведь любое из этих действий можно живо и правдоподобно совершить и находясь в теле сновидений.
Прочитав запись в дневнике сновидений, относящуюся к тому времени, я обнаружил, что в то утро с 5.30 до 6.30 занимался медитацией. Эту раннюю утреннюю медитацию я тоже закончил самовнушением — заснув, достичь состояния осознаваемости. Теперь я понял, что для меня этот конкретный метод оказался вполне действенным, поскольку около 7.30 я пробудился после осознаваемого сновидения.
У меня не возникло желания анализировать это сновидение или применить к нему какие-то психотерапевтические методы. Я испытывал чувство завершенности, обычное для многих сновидцев — будто мой сон являл собой произведение искусства. Такое чувство завершенности и целостности — одна из особенностей, четко отличающих многие осознаваемые сновидения от обычных снов. Большинство школ психотерапии обычно базируется на основной идее Фрейда, согласно которой сновидение выражает содержимое бессознательного разума и обычно ставит перед сновидцем некую проблему, которую ему предстоит решить. Однако многие из осознаваемых сновидений совершенно не проблематичны: кажется, что они являются порождением иной категории или области сознания. В этом качестве они не только помогают сновидцу разрешить свои личные проблемы, хотя это, безусловно, тоже может быть одной из их функций, но и служат многим другим важным целям.
Фриц Перлз, отец гештальт-терапии, часто говорил о том, что сновидения изображают «незавершенные дела» из прошлого самого сновидца, таким образом давая ему возможность довести до конца некую неразрешенную психологическую проблему [31, с. 69]. Выступая с позиции психотерапевта, я не нахожу никаких существенных противоречий между работами Фрейда, Юнга, Перлза и других психотерапевтов и результатами осознаваемых сновидений. Однако я твердо уверен, что одна из наиболее сложных задач, с которой могут столкнуться психотерапевты при подходе к осознаваемым сновидениям — это необходимость отступить от традиционного проблемно-ориентированного взгляда. Только в этом случае им удастся понять, что осознаваемые сновидения скорее всего служат сновидцу на совсем ином уровне. Осознаваемое сновидение скорее знакомит с чистой природой сознания, нежели открывает перед сновидцем конкретные нарушения в его сознании. Оно скорее повествует о чем-то имеющем отношение к общей эволюции сознания, нежели изображает нечто связанное с конкретной «остановкой развития» у конкретного сновидца. В качестве своей первейшей функции осознаваемое сновидение вероятнее всего проявляет внутреннюю радость и творческую способность сновидца, обращение же к его эмоциональным проблемам есть функция второстепенная. Короче говоря, осознаваемое сновидение — носитель скорее добрых вестей, нежели дурных.
Если продолжить размышления в том же русле, можно предположить, что любителю, интересующемуся сновидениями, скорее всего придется сделать такую же поправку в своем подходе к осознаваемым снам. Возможно, он поддастся искушению задать расхожий вопрос: «Что же означает этот сон?» Стремление толковать сны настолько глубоко укоренилось в современной культуре, что у некоторых людей могут возникнуть трудности в формировании иного подхода к сновидениям. Тысячи лет мы были настолько обусловлены культурой, подталкивающей нас к поиску смысла снов, что некоторым новичкам в области осознаваемых сновидений придется коренным образом изменить свою позицию, чтобы научиться подходить к ним творчески. Просто-напросто ценить осознаваемое сновидение, наслаждаться им, окунуться в его свет, в его яркие образы и краски — вот, наверное, главный творческий отклик, который должно рождать большинство осознаваемых сновидений. Я не хочу сказать, что осознаваемые сновидения не несут нам вести или откровения. Так тоже бывает, хотя эти вести часто обладают гораздо более высокой или гораздо более тонкой природой, чем обыкновенные сны. Осознаваемое сновидение — искусный учитель. В ходе своего эксперимента я неоднократно убеждался в этом.
Я часто с восхищением размышлял об огромном творческом потенциале состояния осознаваемого сновидения. Сколько блестящих открытий, прозрений и гениальных произведений могло бы появиться, умей сновидец сохранять тонкое внутреннее равновесие достаточно долго! Если бы сновидец мог продлевать состояние осознаваемости так долго, чтобы его хватило на сочинение стихотворения или песни от начала до конца или, может быть, на анализ и решение какой-то экономической проблемы, которая принесла бы выгоду наяву, это позволило бы ему очень высоко подняться над миром обычных сновидений. Любого человека, настолько овладевшего своими внутренними ресурсами, должно переполнять чувство собственного достоинства, уверенности в себе и в своих силах. Прежде чем принять какое-то жизненно важное решение, такой человек скорее всего скажет: «С этим делом нужно переспать. Дайте мне несколько дней, чтобы прокрутить его в бессознательном». И он знает, о чем говорит. В осознаваемом сновидении его ждет тайный духовный консультант.
И вот на этом этапе эксперимента я стал задаваться вопросами: Возможно ли поддерживать творческий поток образов, слов и мыслей, пребывая в осознаваемом состоянии? Можно ли в осознаваемом сновидении создать что-то стоящее? Начало ответам на эти вопросы положило следующее осознаваемое сновидение из этой серии.
СНОВА ОСОЗНАВАЕМОСТЬ
23 декабря 1980 года