После пробуждения этот образный сон тоже целиком завладел моим вниманием. Еще лежа в постели, я стал быстро складывать его отрывки воедино. Белый медведь, обитатель полярных льдов, обозначал существование во мне некой «полярности», внутренней борьбы двух сторон. В тридцатипяти-сорокалетнем бродяге-лесорубе я узнал прежнюю часть себя самого, еще один символ той своей стороны, которая была нацелена на выживание, — эквивалент крутого латиноамериканца из сна «Ампутация». Меня весьма позабавил тот факт, что во время этого сна мне самому было сорок лет. Эта часть моей личности, олицетворяемая лесорубом, всегда считала, что за выживание необходимо бороться. Выживание для нее — главная забота. Лесоруб — крепкий и решительный малый и верит, что махровый индивидуализм — это ключ к выживанию и успеху. Его фланелевая рубашка напомнила мне о четырех или пяти похожих рубашках, которые лежат у меня в кладовке и которые я люблю носить, особенно зимой.
В противоположность ему, белый медведь олицетворял в моей жизни относительно новую и в то же время очень мощную силу инстинкта. Сначала я не мог ее разгадать, но потом, при содействии двух коллег-профессионалов, с которыми мы часто обсуждаем сны, я обнаружил, что она символизирует ту безмерную ярость, которая накапливалась во мне на протяжении последнего года. Эта ярость была во многом «слепой» или бессознательной. Мой сознательный ум просто не желал чувствовать, как бесит меня постоянный бедлам, который устраивает сосед, и до чего я зол на озабоченную выживанием часть своей личности за то, как она реагирует на этот затянувшийся стресс. Начав расшифровывать этот сон, я увидел еще один пример того, насколько важна может быть математика сновидения: во сне возраст двух противников — стремящегося к выживанию «я» и слепой ярости — в точности соответствовал действительному возрасту каждой из моих частей в жизни наяву.
Ко времени появления сна «Встреча с белым медведем» мой конфликт с несовершеннолетним врагом еще больше обострился. Как раз перед этим сном произошли несколько новых тягостных событий. С недавних пор компания местной шпаны стала использовать соседский дом как свой притон. Хулиганы собирались там в любое время дня и ночи, причем вид у них нередко бывал нетрезвый или обкуренный. Эти встречи сопровождались воплями и бранью, которые часто перемежались звоном бьющегося стекла. Я никогда не знал, что разбилось в очередной раз — брошенная на асфальт пивная бутылка или рама, которую высадили из задней двери. После нескольких месяцев таких догадок я дошел до точки, когда мне уже на все было наплевать. И все же этот бедлам выводил меня из себя, особенно потому, что я видел, как он неуклонно набирает силу. В конце концов мы стали подозревать, что, судя по общему хаосу, таинственным приходам и уходам в два-три часа ночи и неиссякающему потоку незнакомых типов, которые в любое время с отсутствующим видом шастали взад-вперед через заднюю дверь, у нас под боком идет бойкая торговля наркотиками. Несколько раз посреди ночи приезжала полиция: кого-то арестовывали, парочку-другую крутых парней заталкивали в полицейскую машину под аккомпанемент еще более громких криков, воплей и нецензурной ругани. Я был в ужасе: меня тяготило и печалило то, как за несколько лет соседская семья распалась прямо у нас на глазах. Короче говоря, по вине соседей жизнь для нас превратилась в постоянный кошмар.
В свете всего этого мои чувства беспомощного отчаяния, гнева и ярости вернулись вместе с мыслями о мести. И мои дикие фантазии тоже вернулись: я снова подумывал о том, не взять ли мне бейсбольную биту и не пойти ли с ней к соседям, чтобы перебить всех и все, что попадется на глаза. Прежде я не испытывал ничего подобного и знал: что-то должно измениться.
Если заглянуть внутрь, слишком много теневых сторон моей личности (агрессивность, враждебность, нечуткость и т. д.) все еще проецировались на соседского юнца и оставались в таком спроецированном состоянии слишком долгое время. В такой ситуации я сам как проектор стал испытывать слишком сильное раздражение и возмущение по отношению к нему и его дружкам, так что любая их выходка становилась для меня невыносимой. Я начал реагировать на их бедлам слишком остро, усугубляя ситуацию своим внутренним бедламом. Новый взрыв осознаваемых сновидений усилил эти неразрешенные внутренние напряжения и подогревал меня изнутри до такой степени, что передо мной встала отчаянная необходимость пересмотреть эти проекции, чтобы измениться. К несчастью, в то время в пылу вражды я не увидел эту часть дилеммы. Через несколько лет после того, как мы переехали, это измерение конфликта стало для меня абсолютно ясным: «юные хулиганы» тоже были частью моего внутреннего мира. Помню день, когда я до конца пересмотрел эту проекцию: находясь вместе с группой учеников в глубокой медитации и решив ликвидировать разрыв между собой и врагом-подростком, я очень ясно представил себе его образ и сказал: «Ты тоже часть меня».
По мере того, как мы стали склоняться к разрешению этого конфликта на внешнем уровне, Чарлин почувствовала, как во мне нарастает ярость и стала активно настаивать, чтобы мы продали дом и переехали. После нескольких бурных ссор и мучительных переговоров я согласился, приняв решение под сильнейшим давлением. Хотя после наших ссор я чувствовал себя ужасно, на каком-то более глубоком уровне я понимал, что Чарлин права. Пришла пора сниматься с места, независимо от того, готов я к этому или нет. Вскоре после этого мы нашли подходящий дом, решили его купить и в середине марта 1982 года переехали на новое место.
Размышляя дальше над «Стычкой с белым медведем», я понял, что хотя во сне медведь был совершенно слеп, он сумел переплыть бурную, стремительную реку и преследовал «лесоруба» с прицельной точностью. Так и моя ярость ополчилась на грубую, эгоистическую часть моей личности и преследовала ее, пытаясь загнать в угол и таким образом поставить перед неизбежностью стычки. Стычка означала, что мне в конце концов придется признать подлинную силу своей ярости и понять: она способна меня погубить, если я не уеду из этого дома как можно скорее. Во сне лесоруб, вместо того, чтобы встретить медведя-великана лицом к лицу, в первую минуту перепугался и бросился наутек. Его бегство было наглядным проявлением того смятения, которое переживал мой ум в этот период, когда в душе у меня бушевала убийственная ярость. В конце, когда медведь нагнал свою жертву, лесоруб, не в силах больше бежать, обернулся и выстрелил в зверя из пистолета. Как это типично, — подумалось мне, — как часто наше «я» решается взглянуть в лицо потаенной ярости только после того, как все обычные схемы уклонения от конфликта исчерпаны и бежать больше некуда. Когда психологическое бегство и спасение больше невозможны, вот тогда наступает черед настоящей стычки! И хотя избранный лесорубом метод защиты во сне показался мне слабым и тщетным, поразмыслив над сном после пробуждения, я понял, что он, тем не менее, оказал на медведя очень важное воздействие. Когда наше «я», отдав все до последнего, встречается с бессознательным, что-то непременно должно измениться!
Концовка этого сна является классической по своей двойственности, чувству напряженного ожидания и незамысловатой красоте. Миг стычки, когда лесоруб выстрелил в медведя, символизировал миг, когда мой здравый смысл и стремление выжить ополчились на кипевшую во мне ярость в попытке остановить ее пагубное наступление. Два огромных бельма, упавших с глаз медведя, означали, что со слепотой покончено и бессознательная часть «я» скоро как-то по-новому «увидит свет». Размышляя о двух противниках — человеке и звере, — которые в конце сновидения сошлись лицом к лицу, я представил себе, как из их ртов выходят два вопроса: «Что нам делать дальше? Как создать новое внутреннее равновесие силы, которое пойдет на пользу целостности самого сновидца?» Сон закончился, оставив чувство недоумения и незавершенности. Ответ на самые животрепещущие вопросы так и не был получен, но они были четко поставлены. Я почувствовал некоторую долю облегчения даже оттого, что просто знал: нужный вопрос был задан, и когда-нибудь я обрету полную ясность, необходимую мне в этот неспокойный период жизни, чтобы разрешить наболевший вопрос.
Я часто думал: как моя сильная подспудная ярость повлияла на качество всего эксперимента с осознаваемыми сновидениями? Сидящий во мне пурист хочет, чтобы ярость не застила мне глаза. Он хочет, чтобы я никогда не чувствовал убийственной ярости ни к одному человеку. Он хочет, чтобы именно в этот период жизни мне не приходилось сталкиваться с проблемами бедлама и хаоса, внешнего или внутреннего. Но я часто напоминаю себе, что мой эксперимент ставится в лаборатории реальной жизни, с реальными чувствами, реальными событиями и реальными людьми, а не в какой-то идеальной лаборатории, где искусственно созданы стерильные условия. Эксперимент ставился над моей реальностью, внешней и внутренней, над моим окружением, над моими убеждениями, ценностями, над моим прошлым — над всем этим, в том виде, в каком оно находилось в то время.