– Что со мной стряслось?
– Должно быть, упал в отдушину – нашли мы тебя там. Точнее, Зак нашел и тут же сбегал за мной, – ответила Гунни, кивнув в сторону косматого карлика, поившего меня водой. – А перед этим тебя, видимо, искрой шарахнуло.
– Искрой?
– Ну, дуговым разрядом обожгло. Такое часто случается, когда где-нибудь закоротит. Меня тоже угораздило. Гляди.
Распахнув ворот серой матросской робы, она показала мне багровый ожог между грудей, густо смазанный той же мазью.
– Я как раз работала у силовой установки, а когда под искру угодила, меня отправили в лазарет. А там намазали этой дрянью и дали тюбик с собой, на потом. Наверное, поэтому Зак и побежал ко мне. Хотя тебе сейчас, похоже, не до болтовни?
– Пожалуй, нет.
Странно наклонные стены повели вокруг нас хоровод – неторопливо, величественно, совсем как ритуальные черепа во время той достопамятной церемонии.
– Приляг-ка и полежи, а я для тебя поесть чего-нибудь раздобуду. А Зак тут покараулит, на случай, если рыскуны явятся… хотя здесь, так глубоко в низах, их, скорее всего, ни единого нет.
Мне следовало бы задать ей целую сотню вопросов, но куда больше хотелось лечь да уснуть, если боль позволит, и я, не успев подумать ни о чем больше, лег и задремал.
Разбудила меня Гунни, вернувшаяся с миской и ложкой.
– Атоле, – пояснила она. – Поешь, подкрепись.
На вкус похлебка оказалась вроде лежалого хлеба, сваренного в молоке, но зато горячей и сытной. Кажется, прежде чем снова уснуть, я съел ее почти всю.
Проснувшись, я обнаружил, что боль поутихла, хотя далеко не унялась. На месте выбитого зуба по-прежнему зияла дыра, губы и челюсть отчаянно ныли, чуть выше уха красовалась шишка величиной с голубиное яйцо, кожа на правом плече полопалась, несмотря на мазь. Между тем трепки от мастера Гюрло или кого-либо из подмастерьев я не получал уже десять с лишним лет и за это время, как выяснилось, порядком отвык стоически переносить боль.
Дабы хоть чем-то отвлечься, я принялся осматриваться вокруг. Место, где я лежал, напоминало не столько каюту, сколько полость в каком-то огромном механизме, щель из тех, где нередко находишь самые разные предметы, неизвестно откуда там взявшиеся, только увеличенную во много раз. Наклонный потолок отделяло от пола не меньше десяти элей, а двери, оберегающей чье-либо уединение, преграждая путь незваным гостям, не было вовсе: сквозь обширный проем в углу сюда мог войти кто угодно.
Я лежал на груде чистой ветоши в противоположном углу, наискосок от входа. Стоило мне приподняться и сесть, из темноты выступил карлик, которого Гунни назвала Заком. Присев на корточки возле меня, он не сказал ни слова, однако вся его поза выражала тревогу о моем самочувствии.
– Не волнуйся, все в порядке, – сказал я, и, кажется, это его слегка успокоило.
Лампы здесь не горели. Пользуясь светом, падавшим внутрь из дверного проема, я постарался разглядеть мою «няньку» как можно лучше. На вид он казался, скорее, не карликом, а просто маленьким человеком – иными словами, не отличался заметными диспропорциями в размерах рук и ног по сравнению с туловищем. Лицо его также ничем существенно не отличалось от любого другого лица, если не принимать в расчет обрамления – косматой шевелюры, роскошной темно-русой бороды и еще более роскошных усов, причем ни то, ни другое, ни третье словно бы отроду не знало прикосновения ножниц. Лоб его был низок, нос несколько приплюснут, а подбородок (насколько уж о том позволяла судить борода) слегка скошен назад, однако подобные черты свойственны многим, особенно мужчинам. Принадлежность нового знакомого к мужскому полу не вызывала никаких сомнений, так как наготу его прикрывала только густая поросль волос на теле, однако, заметив мой взгляд, опущенный к его паху, он выдернул из кучи ветоши довольно широкий лоскут и опоясал им бедра на манер фартука.
Не без труда поднявшись на ноги, я захромал к выходу. Карлик, поспешив обогнать меня, встал в проеме стеной. В этот момент он каждым жестом, каждой чертой лица напоминал слугу, как-то при мне усмирявшего изрядно подвыпившего экзультанта: теперь в его позе чувствовалась мольба отказаться от сумасбродной затеи и в то же время готовность в случае надобности удержать меня силой.
Для сопротивления я был совсем непригоден, а от приподнятого, беззаботного расположения духа, нередко подталкивающего нас к драке с другом, если под рукой нет врага, безмерно далек, и посему почел за лучшее остановиться. Карлик, указав за порог, красноречивым жестом чиркнул себя пальцем поперек горла.