Мы сразу же согласились. В тот же вечер, как мне помнится, безумные картины воображаемых городов крутились в моей голове, я без конца повторяла, как молитву: Нью-Йорк… Нью-Йорк… и у меня горели глаза.
Когда мы покинули Монтепуччио вместе с доном Джорджо, который хотел проводить нас до самой посадки на пакетбот в Неаполе, мне показалось, что земля гудит под моими ногами, словно она возмущается своими детьми, которые осмелились покинуть ее. Мы проехали Гаргано, потом спустились с гор в огромную печальную равнину Фоджа, пересекли всю Италию из одного конца в другой и наконец добрались до Неаполя. Нас потрясли крики, грязь, жара. Огромный город был пропитан запахами тухлого мяса и испорченной рыбы. Улочки Спакканаполи кишели детьми с раздутыми животами и беззубыми ртами.
Дон Джорджо проводил нас до самого порта, посадил на один из пакетботов, предназначенных для того, чтобы перевозить голодных бедняков из одной точки земли в другую в одуряющем зловонии мазута. Мы заняли место на палубе, где расположились такие же, как мы, бедолаги. Нищие Европы с голодными глазами. Целые семьи или одинокие мальчишки. Как и все, мы держали друг друга за руки, чтобы не растеряться в толпе. Как и все, в первую ночь мы не сомкнули глаз, боясь, как бы какие-нибудь злодеи не украли наше одеяло, которым мы укрылись все трое. Как и все, мы расплакались, когда огромное судно покинуло Неаполитанский залив. «Начинается новая жизнь», — прошептал Доменико. Италия исчезала на глазах. Как и все, мы держали путь в Америку, ожидая дня, когда увидим ее берега, надеясь в своих наивных мечтах, что там все будет иначе — иные цвета, иные запахи, иные законы, иные люди. Все иное. Больше. Добрее. Часами мы не отходили от перил, мечтая об этом прекрасном континенте, где такие бедняки, как мы, были желанны. Дни тянулись медленно, но это не трогало нас, потому что мечты, которым мы предавались, требовали многих часов, чтобы укрепиться в нашем сознании. Дни тянулись медленно, и мы позволяли им течь счастливо, потому что перед нами открывался целый мир.
И наконец в один прекрасный день мы вошли в Нью-Йоркский залив. Пакетбот медленно подплывал к небольшому островку Эллис Исланд. Радость этого дня, дон Сальваторе, я не забуду никогда. Мы танцевали и кричали. Все в страшном возбуждении кинулись на палубу. Все хотели увидеть новую землю. Мы криками приветствовали каждую рыбачью лодку, мимо которой проплывали. Все пальцами показывали на громадные дома Манхэттена. Мы пожирали глазами все на берегу.
Когда наконец судно причалило, мы в ужасном, радостном, нетерпеливом гомоне спустились по трапу. Толпа заполнила огромный зал маленького островка. Все собрались там. Мы услышали разговор на языках, которые сначала приняли за миланский или за римский говор, но потом поняли, что там было такое разноязычие!.. Нас окружал весь мир. Мы могли бы и растеряться совсем. Ведь мы были иностранцами. Мы не понимали, что говорят вокруг. Но в то же время нас охватило странное чувство, дон Сальваторе. Мы были убеждены, что именно здесь мы на своем месте. Здесь, среди всех этих растерянных людей, в шуме голосов и акцентов, мы дома. Все те, кто окружал нас, были нашими братьями по нищете, которая запечатлена на их лицах. По страху, который сжимал у них все внутри. Как и у нас. Дон Джорджо был прав. Здесь наше место. В этой стране, которая не похожа ни на какую другую. Мы были в Америке, и ничто нас больше не пугало. А наша жизнь в Монтепуччио уже казалась нам далекой и скверной. Мы — в Америке, и наши ночи полны были радостными и сладкими грезами.
Не обращайте внимания, дон Сальваторе, если мой голос срывается и я опускаю глаза, я расскажу вам то, чего никто не знает. Никто, кроме Скорта. Слушайте. Ночь длинная, и я все скажу вам.
Пакетбот причалил, и мы в восторженном настроении покинули его. В радости и нетерпении. Нужно было пройти в зал ожидания. Но это нас не огорчило. Мы стали в очередь, она казалась бесконечной. Нас не смутил такой странный прием, но мы просто не поняли, для чего это. Все происходило медленно. Нас направляли к одной стойке, потом к другой. Мы жались друг к другу, боясь растеряться. Проходили часы, а толпа, казалось, все не рассеивалась. Все топтались на месте. Доменико все-таки пробивался вперед. И наконец он объявил нам, что сейчас мы пойдем на медицинский осмотр и что нужно будет показать язык, несколько раз глубоко вздохнуть и, если потребуют, без боязни расстегнуть сорочку. Со всем этим следовало смириться, но ничто не задевало нас, мы готовы были ждать не один день, если так нужно. Ведь Америка уже вот она. Стоит только протянуть руку.