Все Скорта согласились с ним. Да. Пусть так и будет. Пусть каждый хотя бы раз в своей жизни поговорит вволю. С племянницей, с племянником. Прежде чем уйти из жизни, расскажет им о своей жизни. Хотя бы один раз. Поговорит, чтобы дать совет, передать то, что знает сам. Поговорит. Чтобы не быть просто бессловесным животным, которое живет и подыхает под этим молчаливым солнцем.
Ужин закончился. Через четыре часа, проведенных за столом, мужчины откинулись на спинки стульев, дети убежали играть на связки канатов, а женщины начали убирать со стола.
Все были утомлены, как после битвы. Утомлены и счастливы. Потому что эта битва была ими выиграна. Они все вместе немного насладились жизнью. Отрешились от повседневных забот. Этот обед остался в памяти всех как великое пиршество Скорта. Ведь впервые клан собрался вместе. Если бы у Скорта был фотоаппарат, они увековечили бы это. Они были здесь все. Родители и дети. Это было наивысшее достижение клана. И нужно было бы, чтобы так оставалось вовеки.
Однако их жизнь скоро поблекнет, земля треснет под их ногами и светлые платья женщин примут мрачный цвет траура. Антонио Мануцио уедет в Испанию и умрет там в результате тяжелого ранения, умрет без славы и почета, оставив Кармелу вдовой с двумя сыновьями. Это будет первая вуаль на счастье семьи. Доменико, Джузеппе и Раффаэле примут решение оставить табачную лавку сестре, ведь у нее теперь были только лавка да два рта, которые надо кормить. Пусть Элии и Донато не придется начинать на пустом месте, пусть они не узнают нищеты, которую познали их дяди.
Несчастье вторгнется в спокойную жизнь этих мужчин и женщин, но сейчас об этом никто не думал. Антонио Мануцио наполнял свой стакан виноградной водкой. Они все чувствовали себя счастливыми под великодушным взглядом Раффаэле, у которого вид братьев, вкушающих рыбу, которую он сам жарил, вызывал слезы радости.
В конце обеда животы у всех были полные, пальцы жирные, рубашки в пятнах, по лицам струился пот, но они испытывали блаженство. С сожалением они покинули trabucco, чтобы вернуться к своей обычной жизни.
Но теплый и терпкий запах жареных лавровых листьев надолго останется для них запахом счастья.
Вы понимаете, почему я вчера так разволновалась, когда вдруг поняла, что забыла имя Корни. Если я забываю этого человека, пусть даже на одну секунду, все рушится. Я еще не все рассказала вам, дон Сальваторе. Но не торопите меня. Курите. Курите спокойно.
Когда мы вернулись в Монтепуччио, я заставила братьев поклясться, что мы никогда никому не будем рассказывать о нашем нью-йоркском поражении. Мы рассказали об этом только Раффаэле в тот вечер, когда похоронили Немую, потому что он попросил рассказать о нашем путешествии, и мы не хотели врать ему. Он уже был нашим. Он поклялся вместе с нами. И они все трое сдержали слово. Я хотела, чтобы никто об этом не узнал. Для всех в Монтепуччио мы просто съездили в Нью-Йорк и пожили там какое-то время. Заработали немного денег. А тем, кто спрашивал, почему мы вернулись так быстро, отвечали, что не подобало нам оставлять здесь нашу мать совсем одну. Ведь мы не могли знать, что она умерла. И этого объяснения хватало. Люди больше не допытывали нас. Я не хотела, чтобы они узнали, что Скорта оказались нежелательны там. Здесь все важно, что о вас говорят, какие истории вам приписывают. Я хотела, чтобы Скорта приписывали Нью-Йорк. Чтобы мы не были больше семьей выродков или нищих. Я знала здешних людей. Они говорили бы о неудаче, которая постигла нас. Они вспоминали бы о темных делах Рокко. И так было бы навечно. Но мы вернулись более богатыми, чем уехали. И только это шло в счет. Я никогда не рассказывала об этом моим сыновьям. Никто из наших детей этого не знает. Я заставила поклясться моих братьев, и они сдержали слово. Нужно было, чтобы все верили в Нью-Йорк. Мы сделали даже больше того. Мы рассказали о городе и о нашей жизни в нем. Подробно. Мы смогли это сделать, потому что нам помог старый Корни. Во время обратного пути он нашел человека, который говорил по-итальянски, и попросил его перевести нам письма, которые он получил от своего брата. Мы слушали эти письма ночи напролет. Я и сейчас еще помню некоторые из них. Брат старого Корни рассказывал о своей жизни, о квартале, где он жил. Он описывал улицы, людей, своих соседей по дому. Корни заставил нас слушать эти письма, но это не стало для нас дополнительным мучением. Он открывал нам ворота в этот город. Мы разгуливали по нему. Мысленно мы уже жили там. Я смогла рассказать своим сыновьям о Нью-Йорке благодаря письмам старого Корни. Джузеппе и Доменико поступили так же. Вот поэтому, дон Сальваторе, я принесла вам как благодарственное приношение билет «Неаполь — Нью-Йорк». Пожалуйста, прикрепите его в нефе. Просто билет в Нью-Йорк. Мне хотелось бы, чтобы он хранился в церкви Монтепуччио. И чтобы свечи горели в память старого Корни. Наша история — выдумка. Но вы ведь понимаете, что она не одна там? Вы это сделаете. Я хочу, чтобы все в Монтепуччио продолжали верить, что мы там были. Когда Анна повзрослеет, вы снимете его и отдадите ей. Она спросит вас о нем. Вы ей расскажете. Но пока я хотела бы, чтобы в глазах Скорта оставался отблеск огромного города из стекла.