Через несколько дней после похорон Джузеппе ко мне пришел Раффаэле. Какой-то кроткий. Я сразу обратила внимание на его взгляд — ясный, словно он умыл глаза чистой водой. В его улыбке читалась спокойная решимость. Я выслушала его. Он говорил долго. Не опуская глаз. Он говорил долго, и я помню каждое его слово. Он сказал, что он — Скорта, что он с гордостью принял тогда эту фамилию. Но еще он сказал, что проклинал себя за это всю ночь. Я не понимала, что он хочет сказать этим, но предчувствовала, что сейчас все рухнет. Я замерла. Я слушала. Он перевел дух и сразу все выложил. Сказал, что в тот день, когда похоронили Немую, он плакал два раза. Первый раз на кладбище, при нас. Он плакал от гордости, как он сказал, когда мы своей просьбой заставили его стать нашим братом. А второй раз в тот же вечер, в постели. Он плакал, кусая подушку, чтобы его не услышали. Плакал потому, что, сказав нам «да», став нашим братом, он стал братом и мне. А он мечтал совсем о другом. Признавшись в этом, он замолчал на какое-то время. Помнится, я попросила его не продолжать. Я не хотела больше ничего слышать. Но он продолжил: «Я всегда тебя любил». Он так и сказал. Вот так, спокойно глядя мне в глаза. И добавил, что в тот день, когда он стал моим братом, он поклялся себе вести себя как брат. Что из-за этого он имел счастье всю свою жизнь провести рядом со мной… Я не знала, что ответить ему. Все во мне перевернулось. А он продолжал. Сказал, что бывали дни, когда он проклинал себя, как собаку, за то, что не сказал нам на кладбище «нет». Надо было ответить «нет» и тут же, у могилы нашей матери, попросить моей руки. Но он не осмелился. Он сказал «да». Он взял лопату, которую мы протянули ему. И стал нашим братом. «Мне было так приятно сказать вам „да“, — признался он и добавил: — Я — Скорта, Кармела, и я, пожалуй, не смог бы сказать, жалею я об этом или нет».
Он говорил, не отрывая от меня взгляда. И когда он кончил, я почувствовала, что он ждет, чтобы и я, в свою очередь, заговорила. Но я молчала. Я чувствовала вокруг себя его ожидание. Я не боялась. Во мне была пустота. Мне нечего было сказать. Ни единого слова. Во мне была пустота. Я смотрела на него. Прошло много времени. Мы сидели лицом к лицу. Он понял, что ответа не будет. Но все же подождал еще немного. Он надеялся. Потом тихо поднялся, и мы расстались. Я не сказала ни слова, я позволила ему уйти.
Вот в этот день я замолчала. Назавтра мы встретились и оба сделали вид, будто ничего не произошло. Жизнь продолжилась. Но я больше не говорила. Что-то сломалось во мне. Что могла я сказать ему, дон Сальваторе? Жизнь прошла. Мы состарились. Что я могла ему ответить? Все можно начать сначала, дон Сальваторе. Я струсила. Все можно начать сначала, но годы ушли.
Глава восьмая
СОЛНЦЕ ПОГРУЖАЕТСЯ В МОРЕ
Когда Раффаэле почувствовал, что смерть его уже близка, он позвал своего племянника. Донато пришел, и они оба долго молчали. Раффаэле никак не мог решиться начать разговор. Он смотрел на Донато, который благодушно попивал вино, которое он предложил ему. Пожалуй, надо было бы отказаться от этой затеи, но, несмотря на опасение, что он прочтет в глазах племянника отвращение или даже гнев, он в конце концов заговорил:
— Донато, ты знаешь, почему я твой дядя?
— Да, zio, — ответил Донато.
— Тебе рассказали о том, как мы решили стать братьями и сестрой в тот день, когда я помог твоим дядям Мими и Пеппе похоронить Немую?
— Да, zio, — повторил Донато.
— И как я отказался от своей прежней фамилии, которая не была мне дорога, чтобы носить фамилию Скорта?
— Да, zio. Мне рассказали об этом.
Несколько секунд Раффаэле молчал. Да, время пришло. Он больше не боялся. И теперь он торопился облегчить свою душу.
— Я хочу признаться в одном преступлении.
— Преступлении?
— Много лет назад я убил одного служителя Церкви. Дона Карло Боццони. Кюре Монтепуччио. Он был плохой человек, но, убив его, я погубил себя.
— Почему ты сделал это? — спросил Донато, ошеломленный признанием человека, которого он всегда считал самым добрым из своих дядей.