Примяв лапками острые иголки, клест ловко, как попугайчик, перевернулся вниз головой, сорвал усохшую шишку и давай ее лузгать! Быстро набил зоб — и порх на соседнее дерево. А там, в развилке сучьев, какой-то зеленый шарик темнеет. Так и есть, гнездо клеста. Самка уже высунулась навстречу.
Клест подцепился к гнезду и из клюва в клюв накормил ее.
Все ясно: самка сидит на яйцах. У них, у клестов, заведено парить зимой. Если, конечно, много корма — семян хвойных деревьев. И не обязательно в определенный месяц. Даже в январе, в самые что ни на есть холода, самка откладывает в добротное, по-зимнему утепленное гнездо четыре или пять зеленоватых, в густом накрапе яичек и высиживает их, не отлучаясь ни на минуту. А как же! Иначе заморозишь. Заботливый самец приносит в это время корм.
И опять скользят лыжи. Иду то полянками, то под тучной нависью крон деревьев.
А вот и первый след на снегу. Четко выпечатанный, будто отлитый в фаянсе. Чей же? Две точки, а чуть впереди — две овальные бороздки. Конечно, заячий! Только заяц ходит так, словно опирается передними лапами на костыли. А где же заяц был и куда направился? Сейчас узнаем. Он ведь все подробно «записал» на снегу.
Ночью заяц щипал озимь на поле, а к рассвету отправился на лесную опушку — отдыхать. Это хорошо видно по следу — идет прямо, никуда не сворачивает. На жировке — там не разберешься, всяко напетляет, накружит, а тут — как веревочку тянет. Но я-то знаю, недолго так протянет…
Прыгал, прыгал заяц и вдруг остановился. Поднялся на задние лапы, постоял столбиком, послушал. Спокойно все, а он — обратно. С чего бы это? Ага, раз начал хитрить, запутывать следы — значит, близко лежка. А до чего ловко запутывает: скок назад — и прямо в старый след, скок еще раз — и опять в след! Но вот и сдвоенный след кончился. Ни впереди его нет, ни сзади. Не улетел же заяц!
Это он сделал большой скачок в сторону. «Скидку» сделал, как говорят охотники. Таких скидок бывает подряд три или четыре. Тут уж смотри в оба! Да не шуми очень-то, если хочешь увидеть косого. Заяц сметнулся со своего следа и где-то здесь, совсем рядышком, затаился. Лежит где-нибудь на горушке, а то и на пне, дремлет, а ушки слушают, караулят сон. Сам белый, и снег белый. Пока там ищейка-лиса разберется, куда делся заяц, он прыг за куст — и был таков…
Ну, а я иду дальше. Совсем лес густой стал. Настоящее Берендеево царство. Угрюмо горбятся в снежных балахонах вековые деревья. Низкими ветвями-лапами, будто руками, опираются о землю.
Звериных и птичьих следов здесь еще больше. Узорной росписью пестрят они на снегу. Вот какая-то мышка-норушка прошила ровную стежку от комля упавшей сосны к кочке. А вот белка снимала с сучка заготовленный летом сухой гриб, да уронила его, и пришлось спускаться на землю. «На снегу и пообедала. Только неэкономно обедала, раскрошила половину гриба. Но вспомнит еще о нем — долга зима!
А зайцы здесь так прямо хороводы водили под елками — все утоптано, утрамбовано. Ни за что не разобраться, сколько их тут было и что делали. И зачем мне разбираться, время тратить попусту? Я ведь без ружья, охотиться не собираюсь.
Без ружья… А вот сейчас, пожалуй, оно не помешало бы: низом оврага по снегу словно протащили мягкий и тяжелый груз. Не след, а целая канава.
Ладно, была не была, пройдусь по нему.
Сперва зверь двигался оврагом, а когда начался угористый захламленный ельник, выбрался из него и давай крутить вензеля в буреломе! Ему-то что — под любой выворотень, под любую корягу подлезет, а мне каково на лыжах? Устал я выпутываться из кустовья, сел на валежину. За кем хоть иду-то? Может, за рысью? Ишь, как следы заутюжила брюхом!
Но вот в одном месте зверь остановился, долго стоял, и оттого, что долго стоял, снег под его лапами подтаял. И тут я различил продолговатый когтистый ступ с ямкой-вдавышем посередке. Нет, не рысь — та высокая на ногах, брюхом снега не заденет, а лапа у нее комковатая, как бы собранная в кулак, при ходьбе когти вытягивает, как кошка. Кто же это? Начал я оглядываться. В осиновом редняке след перешел на махи. Не то чтобы широкие махи, но частые, торопливые, и по ним было видно, что зверь бежал не тихо.
Азарт меня взял, и я тоже прибавил шагу. Бегу, а сам поглядываю вперед — зверь-то ведь незнакомый, ненароком дождется где-нибудь за лесиной!
Палку потолще выломил… По следу выбежал на поляну. Широкая такая поляна, а посреди нее — стожок сена. От него стремительными росчерками темнеют на снегу другие следы.
Сразу догадался: косули. В зимнюю бескормицу косули частенько собираются у сена. Но что за балбес этот зверь, если так открыто бежит на косуль? Разве догонит он их, быстроногих, как ветер?
И все же «балбес» увязался за косулями. Нырял, нырял по глубокому снегу, остановился, потоптался — и обратно. Только пошел не старым следом, а наискосок, прямехонько к поляне. Чьи же это уловки?
Думал я, думал и вспомнил: росомаха. Как же я раньше не догадался? Только она способна на такие хитрости. Не может догнать добычу, сморить в погоне, как это делает волк, — высидит, подкараулит на тропе или у водопоя. А упорства, лютости у нее не меньше, чем у того же волка. Сутки будет ждать, двое, неделю, если потребуется, но дождется.
Вот и сейчас задумала, наверно, забраться на стожок. Все равно косули вернутся. Кровожадная зверюга не побоится и лося. Лишь бы подошел к сену. Прыгнет сверху, вонзит зубы в загривок и будет ездить на обезумевшем рогаче, пока тот не свалится.
Но ничего, не поездит. Завтра приду с ружьем. Сегодня уж не успеть, солнышко-то низко, вот-вот скроется за синим овалом горы. Хоть бы засветло выйти из леса!