Теперь я — а и хрен моржовый. Я такая незначительная черненькая завитушка, что не мог бы соответствовать своему даже самому ничтожному фактику. Крошке а почти нечего ответить на папашины вопросы. А вот я мог бы, например, сказать ему:
1. Я больше не выдержал давления. Я был худшим посыльным во всем Осло.
2. Я должен был попробовать найти самого себя.
3. Я пишу историю своей жизни, и мне нужно на это время.
4. В этой фирме у меня не было будущего.
5. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на такую дебильную работу.
6. На этой работе было слишком много сексуальных домогательств.
7. Какой-то голос в моей голове сказал, что я должен уволиться.
8. Я следовал призванию, как Пер Гюнт, и сбежал, когда не мог справиться с возложенными на меня обязанностями.
9. Шеф, должно быть, соврал. Я там работаю.
10. Вы говорите сейчас не со своим сыном, я просто случайный человек, оказавшийся в квартире, когда вы позвонили.
И т. д.
Возможностей навалом. Но не все они подходят. Маленькая крошка а предпочитает пролепетать, что у него нет ответа. Самому а кажется, что это глупо, но это хотя бы правда.
— Нет, ты меня достал! — ревет папаша. — Из всех никчемных, бесполезных и безответственных негодяев, каких я знаю, ты относишься к высшему классу. Когда ты вырастешь?
Папаша разражается громовой речью. И а, естественно, не возражал бы ему, если бы папаша не завел песнь о необходимости стать взрослым. С этим крошка а смириться не может. Его охватывает гнев. Я знаю, что вспыльчивость я унаследовал от папаши, если не считать, что у меня она проявляется реже, чем у него. Однако теперь она подняла свою мерзкую голову и заревела в трубку.
Именно так, Братья & Сестры.
Я заревел в трубку на папашу.
Маленькая ничтожная крошка основа стала Адамом Шварценеггером. Нет, даже двойным АДАМОМ АРНОЛЬДОМ ШВАРЦЕНЕГГЕРОМ, и заревела в трубку на папашу.
— ЕЩЕ НЕИЗВЕСТНО, ЧТО МАМА СКАЖЕТ, КОГДА УЗНАЕТ О ТВОЕЙ ТОЛСТОЙ КИШКЕ, ИДИОТ! — рычу я в трубку.
Папаша превращается в побитую собачонку и жалко скулит.
— Ты этого не сделаешь! — пищит он мне в ответ.
— ЕЩЕ КАК СДЕЛАЮ! — отвечает АДАМ АРНОЛЬД ШВАРЦЕНЕГГЕР, — ТОЛЬКО ПИСКНИ ЕЩЕ РАЗ, И МАМА УЗНАЕТ ВСЕ. ЧТО ТЫ НА ЭТО СКАЖЕШЬ?
— О-о-о… нет, — стонет папаша. Больше ему сказать нечего… — Но, может, объяснишь мне, почему ты уволился?
Я подробно объясняю папаше о своем проекте, и, к моему удивлению, он выражает полный восторг.
— Так мой сын все-таки пользуется головой, когда думает!.. — говорит он, и по его голосу я слышу, что он без ума от моего проекта. — Так ты, выходит, значительно повзрослел?
Мне неинтересно отвечать, поэтому я отвлекаю его внимание, продолжая нести всякую чушь. В конце концов мы решаем заключить договор. Я ничего не скажу маме о его кишках. А он не скажет ей о том, что я бросил работу. С таким договором жить можно. Если бы такой же договор я мог заключить еще и с Сёс!
— Но это еще не все, — говорит папаша, и голос у него нежен, как марципан и пирожное, вместе взятые. — Между прочим, именно это помогло мне тебя разоблачить. Сегодня я получил результаты анализов. Гораздо раньше, чем ждал.
— Ты позвонил им? — сухо спрашиваю я.
— Yes, sonny boy [26], довольный, отвечает он.
Я просто-напросто позвонил туда. Они немного напряглись и нашли мой результат. Узнав его, я позвонил тебе на работу. Там со мной поговорил твой шеф, несколько удивленный тем, что ему звонит отец, которого он видел всего несколько дней назад, и интересуется своим сыном. Я не стал спрашивать у него, что случилось. Давай поставим на этом точку.
— Да, давай! Жирную, красную точку, — быстро отвечаю я. — Но что же у тебя нашли?
— Синдром напряжения толстой кишки, — его слова звучат нежно, как пирожные, черника и молочный шоколад «Фрейя». Папаша как будто даже горд этим диагнозом.
— Поздравляю! — говорю я, и мои слова сладки, как вафли, крендельки и варенье. Я произношу их от чистого сердца. И у меня такое чувство, будто мое сердце сразу стало на тридцать или сорок вафель легче.
С одной кишкой всегда можно справиться. Даже если папаша — а мне кажется, я его достаточно хорошо знаю, — будет вести прежний, то есть нездоровый образ жизни.
Вечером, возвращаясь домой, папаша уже с первого этажа поет арии. Поет весело, с задором, пока не открывает дверь. Раскинув руки, он заключает маму в объятия и так сжимает, что она становится на размер тоньше. Потом преподносит ей розы. И снова сжимает в объятиях. И обрушивает кучу влажных поцелуев на ее лоб, рот, нос и шею. Мы с Сёс переглядываемся, и Сёс сухо замечает: