Он гадал, может, он уже умер бы, если бы был человеком.
Он знал, что скоро будет слишком жарко даже для его.
Станет слишком жарко, а потом его тело умрёт по-настоящему.
Вспомнив лицо жены, её слёзы, дерзкую улыбку его дочери, когда она навела на них палец и щёлкнула языком, изображая выстрел как какая-то дешёвая кинозвезда из 1950-х, он почувствовал, как его челюсти сжимаются.
Он направил свой свет вверх.
Он сосредоточился на свете солнца, выстраивая свой aleimi так, чтобы резонировать с возвышающимся, похожим на лестницу мостом, который его жена сплела из своего света. Как только его световое тело начало вибрировать на нужной частоте, он отступил глубже в то розово-золотое пространство и быстро отпрянул обратно, глядя через свой aleimi на ночное небо, на Барьерные звёзды.
Он изучил пошатывающуюся структуру, бывшую мостом, который его жена построила между солнцем и остатками Земли.
Эта структура уже покачивалась на его глазах, ища опору ввиду отсутствия aleimi его жены. Он чувствовал, как конструкция рушится, распадается без поддержки её света, без придания ей структуры и веса.
Он видел, что Дренги подбираются ближе, тоже почувствовав отсутствие Элли и среагировав.
Их серебристые света следовали за отступлением того белого и золотистого света — той прекрасной, высокой, плавной частоты, что свойственна лишь ей. Наблюдая за ними, Ревик осознал, что именно этот свет и держал их на расстоянии.
Элли держала их на расстоянии.
Сама суть того, кем и чем она была, не давала им пройти через дверь. Словно её свет был для них ядом, обжигал при касании.
Что бы там ни было, теперь это рассеивалось, оставляло тот мост серым, лишённым её света.
Наблюдая, как Дренги преследуют ту отступающую частоту света, Ревик знал, что как только свет исчезнет, Дренги используют остатки моста, чтобы пройти через дверь.
Из Барьера он видел, насколько близко теперь солнце.
Оно заполнило небо, пульсируя и полыхая арками жара, огня и света. Поочерёдно светясь кроваво-красным, ослепительно-золотым и белым, оно сделалось невероятно огромным, а его свет и жар ударяли по Земле, пока оно неумолимо приближалось.
Страх и благоговение воевали в нём, когда реальность этого отложилась в его сознании.
Он видел, как Меркурий оказался поглощён ослепительной вспышкой.
Он видел, как кипят облака Венеры, и планета словно закружилась быстрее на своей орбите, притянутая к гигантскому шару газа, движущемуся по небу.
В то же время он видел, что линия света между Землёй и Солнцем продолжает рушиться.
Это будет гонка судьбы, попытка обогнать время… которое ему не подчинялось.
Это будет гонка, чтобы не дать им использовать остатки моста его жены, чтобы пройти через дверь. И сделать это прежде, чем солнце его убьёт.
Увидев, что Дренги подобрались ещё ближе, гонясь за тем золотым и белым светом, он не думал.
Поднявшись выше — выше, чем он когда-либо забирался в Барьере до сегодняшнего дня — он затопил структуру светом его жены. Резонируя с тем золотистым и белым пространством, он направил его в рушащийся мост, оттесняя Дренгов назад.
Когда белизна и золото переполнили его, на его глазах выступили слёзы.
Он видел синее, похожее на чашу небо, высоко и бесконечно простиравшееся над долиной с деревьями и травой, которая встречалась с золотым океаном. Красные, оранжевые и золотистые облака собрались над головой, обрамляя воду, пока дельфины плавали вместе с рыбой, черепахами и летающими морскими птицами.
Он затопил структуру светом той долины, пока все рушилось.
Дренги отпрянули, словно обжёгшись, и зашипели на него.
Узнав его свет, они ринулись обратно, столпились у края того бело-золотого барьера, что он воздвигнул из живого пламени его жены. Они сердито смотрели на него, не подходя ближе, источая ненависть, жестокость, боль, угрозы.
Ревик видел их лица.
Он знал их точно так же, как они знали его.
Они кишели перед ним, печальные, разъярённые, горькие… знакомые.
Менлим. Джервикс. Меренье. Галейт. Дейфилиус. Стами. Уте.
Теперь их было больше, намного больше.
Он не пытался назвать всех по именам, но взгляд на них вызвал проблеск печали в его свете. Они потеряны. Все они были такими потерянными.
Они были потерянными, и даже сами того не осознавали.
«Ты не она, — прошипел один из них. — Ты не можешь это удержать… мы убьём тебя в ту же секунду, как только ты всё отпустишь, а потом мы пройдём, и она тоже умрёт…»
Ревик знал это лицо. Он помнил его по войне.
Возможно, его даже завербовал Врег.
«Ты не сможешь это удержать, — сказал другой. — Ты не она…»
Они угрожали ему, бросались на него, плавали вокруг его света облаком серебристых теней, словно сверкающие ножи. Они старались отвлечь его, дезориентировать, сбить с толку, заставить упустить ту связь, потерять контакт с тем высоким бело-золотым пространством.
Они пытались сделать так, чтобы он отпустил.
Но он не отпускал ни на секунду.
Он никогда не отпускал Элли. Он никогда не отпускал то её высокое бело-золотое пространство.
Ревик чувствовал, что его тело дико потеет. Он ощущал, что кожа становится слишком горячей.
Он ахнул, когда на коже стали вздуваться волдыри. Он смотрел в Барьерное пространство, пока мост продолжал рушиться и падать к Земле.
Он падал недостаточно быстро.
Ревик наблюдал, поддерживая оставшуюся конструкцию заполненной тем бело-золотым светом.
Он обещал Элли.
Он обещал ей, бл*дь.
«Ты только и делаешь, что нарушаешь обещания, заморыш, — прошептал Меренье в том пространстве. — Ты бесполезен для неё. Бесполезен для всех нас. Ты ничто… ты никогда и не был чем-то годным…»
«Лживый убийца, трахатель шлюх…»
«Мы здесь из-за тебя. Ты сделал это с нами… со мной, со всеми нами…»
«Ты уронишь это. Ты уронишь это, потому что всегда всё роняешь. Ты слабый. Бесхребетный. Лучше просто уйди. Уходи сейчас, беги, пока можешь. Твоя семья ждёт тебя. Ты можешь хотя бы быть рядом с ними, зализать раны, пока мы не придём…»
«Ну же, маленький ублюдочный придурок, — рассмеялся Стами. — Беги обратно к своей подружке-шлюшке. Пусть она пососёт твой член-заморыш. Чего ты играешь в героя? Это никогда не было в твоём духе. Ты всего лишь перевозбуждённый мелкий мудак, которому нравится, когда его хлещут по заднице. Никто не будет винить тебя, если ты просто отпустишь всё в этот раз…»
Голос Менлима перебил их все.
Спокойный. Уверенный.
Такой знакомый, что свет Ревика ёкнул.
«Нензи, — сказал его бывший опекун. — Ты умрёшь, если не отпустишь. Ты умрёшь, и всё будет впустую. Иди к своей жене. Иди к своим детям. Иди, иначе никогда не увидишь лицо нового ребёнка, которого носит в себе твоя жена. Иди и живи жизнью, которой ты якобы всегда хотел».
Ревик заскрежетал зубами, держась за тот бело-золотой свет каждой частицей своего существа.
Он смотрел, как мост рушится в ночном небе Барьера.
Он смотрел, как солнце гонится за ним вниз — медленно, неумолимо.
Он побуждал мост рушиться быстрее, ломаться, закрываться, чувствуя, как дверь за его спиной начинает искрить и реагировать.
Он чувствовал, как она меркнет, меняется.
Бросив последние остатки своего света, своего aleimi в мост, он смотрел, как тот падает.
Жар становился невыносимым.
Он чувствовал это даже в Барьере — его кровь нагревалась, в теле зарождалась боль. Болела сама его кожа, плоть, кости.
Ему показалось, что он чует поджаривающуюся плоть.
Свет становился ярче.
Он мог видеть лишь солнце.
Оно заполнило его глаза, каждую частицу его света, и всё же он держался.
Он смотрел на него, пока свет делался всё ярче и ярче.
Это было прекрасно.