Этот дядя Чарлик переехал в наш квартал всего пару месяцев назад, выдавал себя за инженера-железнодорожника, всем улыбался и первым со всеми здоровался. «Вот настоящий мужик!» – сказал однажды отец только потому, что за починку сапог тот вместо пяти рублей заплатил семь.
Я прошел крышу и посмотрел во двор: ни души. Увидел открытую форточку на веранде Хаима, повис на карнизе, залез в форточку и, скользнув по оконной раме, опустился на пол. Посидев минуту-другую, на цыпочках приблизился к приоткрытой двери, откуда слышался разговор. Остановился и осторожно заглянул. Дяди Хаима сидели с каким-то пожилым мужчиной за столом и пили чай. Вот и все – ничего особенного не происходило. Скукота!
«Почему эти двое сук стояли у окна с фотоаппаратом?» – подумал я и на всякий случай некоторое время прислушивался к разговору. Но не услышал ничего интересного, говорили о ценах на ранние овощи. Я отступил, повернулся и оторопел – передо мной стоял высокий бородатый мужчина и улыбался. Удивительно, как этот верзила так тихо подкрался ко мне. Я тоже улыбнулся и подмигнул ему.
– Я друг Хаима, – сказал я.
– Знаю, тебя Джудэ зовут, ты сын сапожника Гогии.
Я видел его впервые, а он знал не только мое имя, но и имя и ремесло моего отца.
– Ты кто?! – спросил я.
– Родственник Хаима. – Потом он показал на джинсы. – Можно хорошо продать.
– Не возьмешь? – спросил я.
– Нет, я другим занимаюсь.
К дверям подошел младший дядя Хаима; он меня недолюбливал, считая, что я приношу несчастье. При виде меня он нахмурился.
– А этого откуда принесло? – спросил он бородатого.
– Две минуты назад залез в окно.
Дядька рассердился:
– В этом доме, между прочим, не только Хаим живет.
Опустив голову, я направился в сторону комнаты Хаима.
– Вон отсюда! – закричал он мне вслед.
Сделав вид, что не слышу его, я прошел веранду и приоткрыл массивную дубовую дверь. Хаим лежал на железной кровати, на спине, и спал, голые ноги выглядывали из-под тонкого одеяла. Только я пощекотал ему ногу, он поднял голову.
– Это я, – позвал я его. Потом зажег свет, снял с пояса джинсы и показал Хаиму.
– Хорошие джинсы, – кивнул он и перевел взгляд на мои рваные брюки. – Брюки нужны? – догадался он о причине моего прихода.
– Да.
Он задумался.
– Ладно, возьми, только к трем часам верни обязательно.
Дело в том, что у него это тоже были единственные брюки.
– Раньше верну, – ответил я.
Переодеваясь, я рассказал ему, что видел с крыши. Он внимательно слушал, затем сощурился и зло выматерил Чарлика.
– Как ты думаешь, в чем дело? – спросил я.
– Это ты у моих дядей спрашивай, уж от тебя они ничего не скроют.
Мне показалось, что услышанное не было для него новостью.
– Большое спасибо за брюки.
– Эту рвань тут не оставляй, убери.
Я взял обрывки брюк и направился к двери.
– Не опоздай, – бросил он мне вслед.
2
Я обошел знакомых спекулянтов в еврейском квартале, рассчитывая загнать джинсы за сто рублей, и везде слышал одно:
– А нам за сколько продавать прикажешь?
Потеряв два часа, я вернулся к тому, с кем торговался в самом начале. Он дал мне восемьдесят рублей, и я взял курс на Навтлугский базар, который тогда был самым дешевым базаром в городе.
Сначала купил брюки, надел. «Так-то», – вздохнул я с облегчением. Потом примерил синюю сорочку – она мне очень подошла, и цвет понравился – застегнул и расплатился. Оттуда переместился к обувной лавке и купил ботинки, о которых и мечтать не смел. Моя старая обувь раз пять была чинена-перечинена, сам чинил отцовскими инструментами, даже два раза удлинил; так что на обувь она уже не походила, разве что был не босой. Теперь я их вместе с рваной майкой выбросил в мусорный ящик.
Для Манушак я хотел купить одеколон «Кармен». Пока искал одеколон, увидел белый шерстяной жакет с вышитыми цветами сирени, который мне понравился, и, недолго думая, попросил продавца завернуть его, расплатился и ушел. Но, оказалось, я оставил там Хаимовы брюки и только в трамвае обнаружил, что их нет. Пришлось возвращаться.
Продавец был старше меня года на два.
– Какие еще брюки? Ничего ты тут не оставлял.
А ведь я помнил, как положил их на прилавок.
– Вспоминай, не то подожгу эту лавку.
Другой продавец достал из большой картонной коробки брюки:
– Эти?
Я кивнул, он снова завернул их в бумагу и протянул мне. Затем с укором сказал молодому:
– Что за добро такое, чтоб из-за него нарываться на неприятности.