Напряженное лицо Луиса смягчилось.
— Никогда, — повторил он тихо и улыбнулся.
Глава 3
На вершине пологого холма в конце длинной подъездной аллеи, обсаженной пальмами, привольно раскинулась асиенда — жилище хозяев ранчо Орилья; полуденное солнце играло в цветных витражах окон, как в россыпи драгоценных камней. Импозантный особняк, строительство которого было закончено летом 1841 года, со стенами толщиной восемнадцать дюймов, сложенными из необожженного кирпича, красной черепичной крышей и гладкими кирпичными полами по праву считался красивейшим зданием на сотни миль в округе.
Планировка дома, построенного в виде гигантской подковы, была продумана таким образом, чтобы два различных семейства, обосновавшиеся в нем, ни в малейшей степени не стесняли друг друга. Поэтому в центральной части здания располагались две просторные гостиные, или, как их называли по-испански, sala, и две вытянутые в длину столовые.
Два совершенно одинаковых крыла, уходящих плавной дугой к конюшням и хозяйственным службам, могли похвалиться роскошными покоями для хозяев и десятком спален для гостей. Салливены занимали западное крыло асиенды, Кинтано — восточное; центральный фасад был обращен к югу.
Из всех парадных комнат нижнего этажа, включая огромный бальный зал с дубовыми полами, имелся выход на красивый внутренний дворик, где смуглые садовники любовно взращивали дикие растения пустынь нагорья. Чуть ли не круглый год здесь пышно цвели мириады кактусов, радуя глаз игрой ярких пурпурных, желтых и алых пятен, а их тонкий пьянящий аромат наполнял благоуханием теплые романтические ночи. Между юккой, эсперансой и высокими агавами прятались крашеные скамьи из узорного кованого чугуна.
Добрая дюжина слуг ухаживала за домом и садом. Во всем огромном поместье трудилось семьдесят пять ковбоев и вакеро, живущих на ранчо круглый год. Большие, беленные известью конюшни вмещали сотню лошадей, и еще четыре сотни паслись на конских выгонах Орильи. Тридцать две тысячи великолепных лонгхорнов — техасских длиннорогих коров — жирели, пережевывая сочные травы и молодые побеги на равнинных лугах и на склонах отдаленных гор.
Приближаясь к огромному зданию, словно вырастающему из голой бесплодной земли, Эми с новой силой ощутила, до чего же она скучала по Техасу и Орилье. Поклявшись в душе, что больше никогда не уедет отсюда, она с особым, пристальным вниманием окинула взглядом открывшуюся ей картину, чтобы запечатлеть в памяти каждую мелочь; ее переполняла радостная уверенность в том, что сегодняшний день — один из самых важных во всей ее жизни.
Ей хотелось запомнить этот день целиком, до мельчайших подробностей: ощущение палящих лучей солнца на лице, громаду асиенды на фоне безоблачного синего неба. Выражение сверкающих черных глаз Тонатиу в ту минуту, когда она вышла из поезда. Силу его рук на талии.
Какое сегодня число? Пятое… нет, нет. Шестое… шестой день июня 1856 года.
Пятилетний Мануэль Ортега, поставленный дозорным на крыльце главного фасада, заметил приближающееся по аллее ландо. Возбужденный малыш — сын главной кухарки в Орилье — кинулся в дом с криком:
— Мама, мама! Сеньорита уже здесь! Она здесь!
Все побросали свои дела и ринулись к дверям. Бэрон и Лукас Салливен, праздно развалившиеся в креслах гостиной нижнего этажа, обменялись взглядами, поднялись и неторопливо двинулись к крыльцу. Колеса ландо проскрипели на повороте усыпанной гравием дороги, и карета остановилась. Быстро спрыгнув на землю, Луис бросил поводья стоявшему наготове мальчику-конюху и в мгновение ока обогнул ландо, чтобы помочь Эми выйти.
Оказавшись на ногах, девушка одарила Луиса ослепительной улыбкой и, схватив за руку, потащила его за собой по дорожке к главному входу.
Когда пара вступила в тень, под крышу крыльца, Эми выпустила руку Луиса. Тот остановился, с улыбкой наблюдая, как она бежит навстречу братьям. Сияющие слуги, тараторя по-испански, ожидали в почтительном отдалении, пока братья Салливен приветствовали сестру.
— До чего же чудесно оказаться дома! — воскликнула Эми, клюнув Бэрона в щеку и оборачиваясь к Лукасу. — Вы оба скучали по мне?
— Это и есть малышка Эми? — Лукас был ошеломлен. — Неужели это и в самом деле ты?
Едва веря собственным глазам, Бэрон тем не менее постарался скрыть изумление.
— Конечно, это наша маленькая Эми, — сказал он с легкой улыбкой. — Она не так уж изменилась. — Взглянув поверх головы сестры на безмолвного юношу-индейца, он махнул рукой, как бы отсылая носильщика. — Больше ничего не нужно, Луис. О багаже могут позаботиться Педрико и Армонд. У тебя наверняка есть чем заняться.
Луис кивнул, раздосадованный тем, что от него так грубо отделались. Впрочем, удивляться не приходилось. Он никогда не состоял в друзьях у братьев Салливенов; они отказывались признавать в Луисе ровню, находя удовольствие в том, чтобы обращаться с ним как со слугой, однако осмеливались на это, лишь когда поблизости не было ни Патрона, ни Дона.
Когда Луис двинулся к выходу, Эми резко повернулась, подбежала к нему и, коснувшись руки, тихонько спросила:
— До вечера?
— Да, до вечера.
Луис Кинтано не сводил глаз с Эми и поэтому не мог заметить, какой ненавистью блеснули холодные голубые глаза Бэрона Салливена.
Эми чувствовала себя на седьмом небе. Бело-голубое платье с широкой гофрированной оборкой вокруг низкого выреза позволяло явить миру и точеные алебастровые плечи, и горделиво-изящную шею, и округлость высокой груди. Бледно-розовый пояс из поблескивающей тафты со спадающими до земли концами подчеркивал тонкую талию. Пышная юбка состояла из целого каскада широких кружевных воланов, покоящихся на жестком каркасе из конского волоса. А прозрачные белые шелковые чулки на ногах, а мягчайшие белые лайковые бальные башмачки! Золотые кудри, спереди разделенные на пробор, подхвачены с одной стороны нарядной заколкой из жемчуга. А над левым ушком воткнут яркий розовый цветок.
Эми была в спальне одна.
Магделена и Роза помогли ей одеться и с поклонами удалились, не переставая твердить, что она «muy bonita» — «очень красивая». Эми от души надеялась, что они правы. В этот особенный вечер ей хотелось быть очень красивой, чтобы Тонатиу уяснил себе: Эми уже не ребенок. Она взрослая женщина.
Стук в дверь спальни заставил Эми позабыть, какая она взрослая.
— Папа! — вскрикнула она и бросилась открывать дверь.
Уолтер Салливен, одетый в лучший из своих костюмов, стоял в коридоре, с изумлением взирая на дочь, которую не видел пять лет. Казалось, этот большой сильный мужчина потрясен до глубины души. Он смотрел на Эми как на незнакомку.
— Папа! Дорогой мой папа! — восторженно повторяла Эми, обвивая руками шею отца.
Большие, загрубелые от работы руки медленно поднялись и обняли талию девушки так осторожно, словно она была фарфоровой куклой и могла легко сломаться. Но он даже зажмурился от удовольствия, когда она осыпала нежными поцелуями его загорелые щеки.
— Родная моя, — выговорил наконец он. — Я и вообразить не мог… ты такая… Боже мой, Эми, ты ведь совсем взрослая.
— Ну, конечно, папа! И по-моему, это замечательно! А ты как считаешь? — Она обеими руками ухватилась за отцовскую руку и втащила его в комнату. — Знаешь что, побудь со мной несколько минут, прежде чем спустишься к гостям, хорошо? — Лучистые синие глаза почти умоляли.
— С удовольствием, радость моя. Обязательно, — ответил Салливен, все еще озадаченно покачивая седеющей головой.
Эми подвела его к креслу, обитому бархатом персикового цвета, усадила, а сама быстро примостилась перед ним на низкой скамеечке для ног. Комнаты внизу заполнялись гостями, играл мексиканский народный оркестр мариачи[3], отзвуки музыки доносились в спальню, но следующие десять минут отец и дочь провели наедине, словно заново знакомились друг с другом.
3
Чрезвычайно популярные в Мексике оркестры (в основном трубы и гитары), исполняющие народные песни и танцы на различных праздниках.