Адвокат повторил заинтригованно: — «И у женихов». Павел и... — жестом отрубил возражения. — Девять лет назад женихов было двое. Одного я видел только что, перед приходом к тебе.
- Призрак Павла? — уточнил Пет Романович с мучительной иронией.
- Его друга во плоти. Я входил в тоннель, кто-то шел впереди, дошел до ступенек подъезда и вдруг поворотил назад. При свете фонаря — Игорь. Пробежал мимо меня на улицу, кажется, не заметив.
- И ты не окликнул?
- Если честно — испугался. сам не знаю чего. прижался к стенке в тоннеле. Он был как больной, лицо больное.
- За мной сегодня следили, произнес философ и ни к селу ни к городу проявил «ученость»: — Друг по- гречески «филос» от глагола «фил» — «люблю».
30
После ухода дяди (во втором часу ночи) Петр Романович позвонил по телефону — безрезультатно. Вышел на галерейку — темень у соседей. Однако померещился ему слабенький отблеск в одном окне. Перелез через парапетик — как будто мерцает огонек где-то в глубине квартиры архитекторов. Оконный стук, дверной звонок — ни ответа, ни привета.
То же повторилось и наутро, после беспокойного сна; между тем Петр Романович подозревал, кто вел за ним слежку у патриарших, но не рискнул проявиться при свидетелях (Варя и адвокат), и наудачу махнул в Завидеево. Где как раз подходило к концу торжество — освещение и воздвижение новеньких крестов.
С сиюминутным радостным облегчением влился он в скромно- нарядную толпу, почти забылся, соучаствуя утомленной душой благолепному строю древнего обряда, уникального по красоте своей; негромко вторя молитвам и песнопениям (тем, что помнил наизусть), подчиняясь медлительному ритму крестного хода под гулкое ликование колоколов. Тот мир, его московский, был настолько далек от мира горнего, что показалось в минуту уныния, миры эти никогда не сольются в празднике едином. А пять крестов сияли так победно, так дерзко вонзаясь в раскаленное золотом и лазурью небо, что философ, заглядевшись и задумавшись, пропустил окончание службы. Уехал Владыка со свитой, и народ начал расходиться, когда опомнился он, высматривая и не видя знакомых лиц. Взошел на паперть, уговаривая себя не суетиться. «Никуда не денутся! Не могли православные наши пропустить чуть не главное торжество.» По понятной, но неуместной ассоциации всплыла усмешечка Поля над американским триллером: религиозный изувер убивает «вавилонскую блудницу» распятием. Словом, от благолепия переходил он в криминальную круговерть — переход болезненный, — когда услышал негромкий голос:
- С праздником! Вы ищите своих друзей?
Петр Романович обернулся, кивнул.
- И вас с праздником, отец Платон.
- Пойдемте.
Они медленно двинулись по тропинке к бревенчатой избе.
- Вы философ, занимающийся богословием?
- Учусь, пишу.
- Над каким же трудом вы сейчас работаете?
- Над диссертацией на степень кандидата богословия.
- На какую тему?
- Монография называется «Христианский смысл любви».
- Глубокая проблема, сложная.
- Отец Платон, архитектор оставил вам письмо?
- Письмо? — удивился собеседник. — Нет. Убийцу брата не нашли?
- Не нашли. Осталось два дня.
- И потом?
- Арест. По идее, он нацелился на меня.
- По идее, преступника должен удовлетворить ваш арест. Или он так кровожаден?
- Или я близко подошел к разгадке. Кто-то следит за мной.
Они подошли к избушке, Петр Романович оглянулся: громада храма, словно средневековый белый корабль, плыла в жгучем мареве.
- Неужели он так кровожаден? — повторил монах: в голосе проскользнула боль, молодое лицо омрачилось.
«Неужели он знает — подумалось с испугом. — И молчит?..» — и вырвалось:
- «Кровь на мертвой голове» — так выразился мой брат, подразумевая орудие убийства. Не могу докопаться до смысла — какая-то скрытая символика.
- В традиционной трактовке — это «адамова голова», то есть человеческий череп, олицетворяющий первородный смертный грех.
- Значит, кровь на распятии?
- В падшем мире дьявол рукою человека дерзнет на любое кощунство. Ищите одержимого.
Тотчас в воображении соткался из воздуха Воланд на Патриарших. Философ мысленно отмахнулся от «литературщины», а монах заметил трезво:
- Только не впадайте в прелесть дурной мистики. Ведь широко используется и мирской знак — череп и кости — предупреждение о смертельной опасности.
В просторной комнате за темными сенями ставни и окна распахнуты настежь, масса света и сидят по лавкам люди за длинным узким столом с праздничным угощением. В полном молчании взоры обратились на вошедших, и Петра Романовича пронзило воспоминание своего сна. Но это живые дожидаются молитвы и трапезы. Отец Платон прошел в центр застолья, а с краю поднялась Тоня в шелковом платочке до бровей и увлекла философа на крыльцо.