- Почему он повторял в падучей: «Я убил ее»? Хотел защитить отца?
- Не знаю, что за демон вселился в этого ребенка, но «юный гений» всегда обо всем интуитивно догадывался. Он требовал все настойчивее: «Хочу мою бейсболку!» — дергая за нервы, но не разоблачая отца при матери, при всех до конца. А почувствовав, что каприз — нет, законное требование его! — выполнять не собираются, закатил припадок.
- Сымитировал падучую?
- Как по нотам: до сих пор не забыл ничего — до мельчайшего штриха воспроизводит перед матерью. Как незабвенный Смердяков, хотя восьмилетний мальчик о «Братьях Карамазовых» слыхом не слыхал (помнишь тот страшный мистический момент — Иван о Дмитрии: разве я сторож брату своему?). А позже, подслушав допросы, сумел уловить суть дела, простодушно («устами младенца» и т. д.) подставив Павла. Нет, он действительно наблюдал из окна, как брат пробежал по двору, но гораздо раньше.
- А тебя? Ведь Поль донес следователю, что не видел, как ты входил в подъезд, когда раздался крик Подземельного.
- Я было заподозрил твоего мужа, и Варя не выдала, боясь мальчишку со мной — с убийцей! — столкнуть. Поль донес. Но он меня видел, он караулил отца во дворе.
- Это ужасно, конечно, но понятно: сын спасал отца.
- Спасал?.. Отец, сам в шоке, придерживает дергающееся в конвульсиях тело и слышит грозный шепот (рок ведет!): «Пойди и отбери мою бейсболку!» — «Она не отдаст!» (Адвокат уже уловил в Еве симптомчики фурии мести). — «А ты ее убей!»
- Не может быть!
- Не может, но было.
- Не может произойти убийство по приказу ребенка!
- Не знаю. Эта тайна — не наша, она запредельна. «Бес попутал», — говорил сам адвокат в жгучем недоумении. «Я приказал, — косноязычно лопочет Ипполит сейчас, — папа пошел и убил и принес бейсболку. И я сказал: «Мне она такая не нужна — шапочка была в крови, и папа вытирал об нее пальцы — отнеси обратно». Но когда я увидел кровь, я выздоровел, ко мне больше не приходила «черная собака»».
- Господи! — ужаснулась Лана. — Как они жили после этого девять лет вместе?
- Как ужаснувшиеся раз и навсегда сообщники преступления. молча. Мальчик угадал (или сочинил) историю знакомства Мастера (будто бы твоего мужа) и Маргариты-Евы и преподнес ее мне. А когда мы с Ипполитом вошли в темный кабинет и увидели в углу самоубийцу в петле, падучая вернулась.
- Что адвокат написал в записке?
- Судя по дате, он заготовил ее заранее, после убийства Подземельного, и носил при себе. На всякий случай, когда меня выслеживал. Я уже знал, кто идет за мной к «своим», слышал его восходящие шаги на лестнице, легкий лязг замка в прихожей. И сказал громко: «Я все знаю». — «Романыч, чего это ты знаешь?» — «То же, что и ты. Только я понял сегодня, а ты знал всегда.» На столе в кабинете лежала записка в витиеватом «адвокатском» стиле: «Если чаша гнева переполнится, убийца умрет сам. Никто ни в чем не виноват, кроме меня. 10 июля 1999 года». На записке — портсигар червонного золота с гравировкой «мертвая голова».
35
Лана (деловая женщина, переводчица) ушла на какой-то официальный прием, пообещав вернуться к ночи. «Ровно в полночь буду ждать». Оба разом усмехнулись понимающе, они действительно вполне подходили друг к другу.
Он остался сидеть на скамейке, где недавно двоюродный брат его в претенциозной манере французского маркиза обрывал лепестки розы и бросал в мутные воды. «Если ты такой умный, то молчи! Оставь все как есть». — «Нельзя. Будет новая смерть». А смерть уже стояла в углу лабиринта, сквозь своды которого продрался философ, живой, но «метафизически» (и физически) израненный.
Наконец он поднялся и побрел к себе в липкой духоте надвигающейся тьмы, которая не принесет утоления.
На углу, там, где улица расползалась на два рукава — Копьевский и Словесный — услышал голос:
- Петр Романович!
Подошел к сверкающему «Мерседесу».
- Разве ты не уехала?
- Я в раздумье.
- Тебе есть о чем подумать. Бешеные деньги, наверное, затягивают.
- Вот я и хотела посоветоваться.
- Найди себе крутого сутенера, — перебил он с высокомерной усмешкой, но она словно не слышала и продолжала очень серьезно:
- Спасибо, Петр Романович.
- За совет?
- За любовь.
- Я тебя не люблю.
- Я знаю. За те два дня, когда вам казалось.
Он опять перебил:
- Я был одержим «нетерпением похоти». Чтоб застраховаться от такой любви, святые отцы советовали смотреть на женщину, как на разлагающийся труп, от которого смрад. Вот так дядя мой, должно быть, взглянул.
Варя вздрогнула.
- Вы на меня так смотрите?