– Так в кого же вы меня посвящать будете? – Петухова непонимающе воззрилась на Асмодея.
– Аль ты еще не поняла? Ведьмой, милая, мы тебя сделаем.
– Какая из нее ведьма, – засомневалась Глафира. – Она только мухоморы собирать умеет.
– Мухоморы тоже пригодятся, – наставительно изрек старик. – А выпей-ка пока вот этого, – он протянул Петуховой глиняную кружечку с каким-то напитком, – и иди отдыхай.
Валентина Сергеевна молча взяла кружку и отпила глоток. Это был настой каких-то трав, горький на вкус, но тем не менее приятный. Она почувствовала, как по телу разливается горячая волна, голова слегка закружилась, но стало легко и весело.
– Отведи ее, Верка, – сказал старик.
Молодица молча взяла Валентину Сергеевну за руку и куда-то повела. Дальнейшее Петухова помнила плохо. Она оказалась на какой-то мягкой кушетке и блаженно заснула. Сколько она проспала, сказать трудно. В комнате было темно и душновато. Неожиданно кто-то вошел. Это была все та же молодая женщина.
– Пойдем, – сказала она тихо.
– Куда? – испуганно спросила Петухова.
– Не бойся. – Она снова взяла ее за руку и повела по каким-то коридорам. Они вышли на улицу и направились к низенькому сараю.
Баня, поняла Петухова.
Из трубы курился легкий дымок, пахло прелыми березовыми вениками, словом, баня как баня.
Петухова была безучастно равнодушна. То ли разум, пресыщенный чудесами, отказывался их больше воспринимать, то ли это было действие давешнего напитка. Они вошли в просторный предбанник. Там было пусто.
– Раздевайся, – сказала Верка, – заходи в баню и жди.
Сама она вышла.
Петухова нехотя разделась.
Баня оказалась сильно натопленной. Воздух был сухой и раскаленный, и она тут же почувствовала, как капли пота заструились по лицу и телу. Было почти темно, только в уголке теплился крохотный огарочек. В нерешительности она присела на скамью и стала ждать.
Послышались чьи-то шаги, приглушенные голоса. Вошли трое. Валентина Сергеевна определила это по свечам, горевшим в руках вошедших. Стало светлее. Все трое были ей знакомы: Глафира, толстая старуха и Верка. Свечи были толстые, из зеленого воска, наподобие тех, которые были у Струмса.
– В пионеры будем принимать! – хохотнула Глафира.
– Цыц! – зашипела толстуха. – Шуточки все шутишь.
– А что, нельзя?
Та ничего не ответила, подошла к Петуховой и неожиданно ласково попросила:
– Ложись, милая. Она указала на широкую скамью, стоявшую посреди бани.
Валентина Сергеевна беспрекословно подчинилась, легла, чувствуя спиной дерево, и подумала, что еще преподнесет ей судьба и любовь к приключениям.
Между тем зажгли какие-то травы. Баня наполнилась странными запахами. Петуховой почудился аромат полыни, корицы, сюда же примешивался слабый, но тошнотворный запах паленой кости или шерсти. Пахло еще чем-то незнакомым, но приятным. Валентине Сергеевне показалось, что воздух внутри бани принял молочный цвет и вроде бы слегка засветился. Женщины молча сновали вокруг, что-то готовили. Она ждала, закрыв глаза.
К ней прикоснулись осторожные руки, она открыла глаза и различила молодую Верку. Та стала натирать ее тело какой-то мазью. Делала она это ловко и очень осторожно.
Внезапно Валентина Сергеевна почувствовала необыкновенную легкость. Тело стало невесомым, казалось, она сейчас оторвется от скользкой лавки и поднимется в воздух. Голова наполнилась легким нежным звоном. Она попыталась приподняться.
– Лежи, лежи, – услышала повелительный голос.
Все три женщины стояли рядом с ней. Их потные тела поблескивали в свете свечей, распущенные волосы струились по плечам, лица казались черными масками.
Внезапно они тихо запели. Песня показалась Петуховой знакомой. Нечто подобное она слышала на кладбище. Слова были непонятные, вернее, выскакивало то одно, то другое знакомое слово, но связать их в единый текст она не могла. Песня была протяжная, но не жалобная, а скорее дикая. Напоминала она не то завывание волков в лесу, не то плач по покойнику.
В эту минуту в баню вошел старик. Он был одет во что-то черное и длинное, встал по другую сторону скамьи.
Пение усилилось. Женщины упали на колени и начали исступленно раскачиваться, голоса их стали совсем дикими.
Старик что-то крикнул. Песня оборвалась. Стояла тишина. Только где-то в банной духоте скрипел сверчок. Почему-то от его мелодичного скрипа на душе Петуховой стало полегче. Наконец старик заговорил. Ей стало ясно, что он произносит какое-то заклинание. Древние полупонятные слова, как гвозди, впивались в сознание. Загустевший воздух кружил голову, перед глазами плясали какие-то огненные точки.