– Ну вот… Сейчас далеких предков бананами покормите. Алехандро, отстегни Глебушку.
– Елюшку-Пелюшку… – прошептал мне Джонни, с надеждой заглядывая в глаза. Все время, пока мы сидели, он пытался носком своего огромного ботинка дотянуться до моих сапожек и слегка пнуть меня.
– Я – ненавижу – зоопарк, – сказала я. – Мне жалко животных.
– Ничего! – засмеялся папа. – Зато прикольно!
– Не надо так говорить, папа! – вздохнула я.
– Ты против отца выступаешь? – шутливо нахмурился папа, но я видела, что ему не понравилось мое замечание. Он изо всех сил старается быть современным, модным и молодым.
– Нет, я за чистоту русского языка выступаю. Это плохое слово. Давай, говори, – подтолкнула я Джонни. – Я тебе объясняла в прошлый раз.
– Это… – Мой полубрат поскреб висок обгрызанными ногтями. – Это…
– Это наркоманский термин, папа, – пришлось сказать мне, потому что Джонни явно не хотел нарываться. Или забыл, что надо отвечать.
– Так! – Папа сгреб в охапку Глебушку, который слушал меня с открытым ртом. – А вот мы такие слова не разрешаем в нашей семье говорить, да, пацаны? А мы ничего не слы-ышим, мы ничего не слы-ышим…
Джонни выразительно скривился. Понятно, что он за меня – я ему нравлюсь, и он не воспринимает меня как сестру, а папа – это просто папа. Папа устарел по умолчанию – для Джонни, по крайней мере.
Молча мы дошли от стоянки до зоопарка. Глеб начинал что-то говорить на разных языках, чтобы привлечь наше внимание, но каждый был занят своим – папа переписывался с кем-то в телефоне, Джонни шлепал рядом со мной, то и дело наступая мне на ноги.
– Кому рассказать анекдот? – Папа наконец оторвался от телефона.
– «Пришел мужик домой…»? – засмеялась я.
– Нет, почему? – удивился папа. – Сидят русский, американец и еврей…
– Евйеям делают объезание! – объявил громко Глебушка.
Папа обернулся – не слышит ли кто. Неудобно как-то… А ведь затыкать Глебушку нельзя! Это закон воспитания будущих гениев, иначе у них в голове остановится мощный поток – если ставить ему на пути преграды. Если папина жена узнает, что папа затыкал сыну рот, папе не поздоровится.
– Расскажи, расскажи! – пихнул младшего брата Джонни. – Давай, давай! Поподробнее!
Папа тем временем расплатился в кассе и, стукнув Джонни кулаком в плечо, крепко взял Глебушку за руку.
– Во-от, – громко и весело сказал папа, – а при совке-то карточек не было! – и убрал платиновую карточку в кошелек. – Как мы жили? Не представляю!
– Расскажи, – мирно попросила я и взяла папу под руку. Этот нехитрый жест дружбы и родственной близости обычно действует безошибочно, и сейчас подействовал.
Папа засопел, не отпуская Глеба и не вырываясь от меня, поправил мне шарф, кивнул:
– И расскажу. А то вы ведь не знаете, как нам тяжело жилось. Нас заставляли быть пионерами. И комсомольцами. И… этими…
– Колхозниками! – подсказал Джонни и тоже попытался поправить мне шарф.
– Да, и колхозниками, – кивнул папа. – Но я имел в виду октябрят. Вся страна была как армия.
– А что ж тут плохого? – удивилась я. – Даже если это и так. У России два союзника – армия и флот…
– По свистку вставать, – раздраженно перебил меня папа, – по окрику ложиться спать, есть по часам – тебя бы это устроило?
– Разве вы ели по часам? – осторожно переспросила я папу. – И вставали по свистку?
– А кто тебе свистел? – спросил Джонни. – Твоя мама? Класс…
– Квас, квас!!! – весело подхватил Глебушка.
– Вроде того… мама… – неохотно ответил папа. – Так, всё! Диспут закончен! Смотрим на зверей! Это – лев.
– Пап…
Я поняла, что сделала огромную ошибку, мне нужно было отговориться чем угодно – олимпиадой, нездоровьем (хотя мама мне и не разрешает наговаривать на себя – можно на самом деле заболеть). Но только не идти смотреть на этих несчастных зверей, которых самый хилый, но самый хитрый хищник на Земле посадил в клетку и тешит себя и своих детенышей, приводя их разглядывать обездоленных пленников.
Перед нами сидел лев. Не как царь зверей. И даже не как губернатор всех своих товарищей по неволе – животных, которым не повезло и они попали в зоопарк. Думаю, любой из них предпочел бы свободным пробегать два года и быть съеденным другим хищником, чем пятнадцать лет прозябать и ждать своей кончины за решеткой.
Лев жалобно смотрел на меня, как будто хотел, чтобы я поняла его и, выйдя из зоопарка, рассказала всем остальным, как же это плохо, когда тебя лишают свободы.
Папа, внимательно глядя на мою реакцию, неожиданно улыбнулся и сказал:
– Во-от! А ты говоришь!..
– Ты о чем? – повернулась я к нему.