Я скинула ботинки и огляделась. Вдалеке в огромной гостиной я увидела трясущуюся Алисоньку – та пряталась на диване, зарывшись в подушки, и тряслась всем тельцем. Веня лаял где-то в зимнем саду. Лаял, по всей видимости, давно, потому что осип полностью.
Я прошла через кухню и увидела Веню у кадки с лимоном. Завидев меня, йорк стал отступать назад и рычать, попытался полаять громче – не получилось, тогда он заскулил. На Вене была надета какая-то новая голубая курточка, с кокардой, золотыми пуговицами, похожая на клубный пиджачок Джонни. На морде его были… очки. Черные, большие, с гравировкой на дужках. Они съехали на бок, но держались. Я присмотрелась и поняла как. Нелли Егоровна – а кто же еще? – прикрепила их круглыми зажимами для волос, с помощью которых она обычно делает прически Алисоньке и иногда – себе, когда одевается в стиле «меня забыли в детском саду». На лапах у Вени были не обычные его уличные сапожки, а… ботинки. С длинными носами, кожаные, лакированные, в дырочку. Английские черные ботинки, очень стильные, как у пэра, или лорда, или просто модника. Лапы внизу были побриты наголо – чтобы они походили на голые ноги молодых ребят-модников, которые ходят этой осенью без носков или в коротеньких носочках, чтобы были видны их беззащитные щиколотки.
Я вздохнула и обернулась на Нелли Егоровну.
– Вот… – Плача, она протягивала мне покусанную руку. – Вот… Вот к чему приводит любовь!..
– Он вас от любви покусал? – удивилась я.
– Нет! Саша! Какая же ты!.. Я так и думала – придешь, будешь издеваться над собаками, как обычно! И надо мной! Какая же ты!.. Я к тебе со всей душой, вхожу в положение, деньги еще тебе плачу…
Я посмотрела на Нелли Егоровну. Представляю, как она водит машину, с такими нервами и такими мозгами.
– Я люблю Веню! А он меня покусал! Как же так можно!.. Как же можно платить за любовь таким отношением!..
Мне казалось, что Нелли Егоровне плакать уже не хотелось, но она изо всех сил давила слезы, потому что спокойно говорить о подобных вещах как-то неудобно, очень глупо получается.
– Вы промыли рану? А то у меня его укусы потом гноились целую неделю, – как можно нейтральнее сказала я, чтобы не давать ей повода набрасываться на меня. Хотя, похоже, она именно за этим меня и позвала. Не Веню же ей было ругать за то, что он ее покусал.
Веня залез под «уличную скамейку», около которой Нелли Егоровна уже зажгла к вечеру фонарь, и оттуда рычал, скулил, подвякивал, но не вылезал.
– Видишь, как он переживает? – спросила Нелли Егоровна. – Хотя – что ты можешь видеть! У тебя же души нет! Камень вместо души! Кошелек!
Я засмеялась. Бред полнейший.
– Зачем ему очки? – спросила я. – Он стал плохо видеть?
– Вот… – Нелли Егоровна протянула мне телефон, в котором был сфотографирован Веня.
Я поняла, что она пыталась держать его одной рукой, так, чтобы руки не было видно, а другой – фотографировала. Веня по ее замыслу сидел за письменным столом, как ученик или как профессор – это было непонятно, в пиджаке, очках, ботинках, без штанов, правда, но это уже детали.
– Вот какой у меня мужчинка… – опять заныла Нелли Егоровна, как будто плача, но глаза у нее были совсем сухие.
Я подумала – удобно ли будет спросить ее про мужа, куда он подевался и зачем ей другой «мужчинка», как она выражается, но заметила на ручке двери широкий полосатый галстук, а на полу – брошенный огромный свитер и один носок. Даже если галстук и Венин – мало ли, то в носок Веню можно целиком запихнуть, потом завернуть раз восемь в свитер и отнести на помойку. Я вздохнула от собственных мыслей. Что, я на самом деле злая? Раз мне так все говорят. Ну злая, так злая.
– Любовь – очень жестокая вещь, Нелли Егоровна, – сказала я ей. – Значит, он вас не любит. Напишите стихи о неразделенной любви. Другого выхода у вас нет.
– Ты так думаешь? – Голос у Нелли Егоровны задрожал по-настоящему. – Он – меня – не любит?.. Господи… Ведь я догадывалась об этом… Он так смотрел на меня вчера вечером… Я еще думала – что этот взгляд означает…
– Он – Веня… – на всякий случай уточнила я, а то вдруг она плавно перешла к рассказу о своем крупном муже.
– Веня-а-а… – затряслась Нелли Егоровна. – Сидит, смотрит, как будто сказать хочет… И ведь я слышу его слова, все его признания! Он просто гордый, не подойдет, прямо так не скажет…