— Смешной мальчишка, — улыбнулась Нонна.
— Ты ошибаешься, — сказал я. — Он мужчина.
Автобус провалился в мерцающей мгле. Мигнули два красных огонька и тоже пропали.
— Я тебя почти не вижу, — сказала Нонна.
— С ней что-нибудь случилось? — спросил я.
— Я в ваши дела не вмешиваюсь.
— Я поеду к ней.
— А если она не хочет тебя видеть?..
Туман обступил нас со всех сторон. Я уже не вижу Нонну.
— Черт бы побрал этот туман, — сказал я.
Она не ответила.
Мы, оказывается, уже у ее подъезда. Я протянул руки и наткнулся на дверь. Дверь влажная. Куда же подевалась Нонна? Она только что стояла вот тут, рядом.
— Нонна! — позвал я.
Тишина. Тусклая лампочка над дверью не освещает даже номера квартир.
— Проклятый туман, — сказал я.
Повернулся и побрел, как слепой, по тропинке. Этак можно налететь на дерево. Можно свалиться в кювет и сломать ногу… Кажется, это предсказала мне Иванна?
Почему она не хочет меня видеть?..
На тротуаре я столкнулся с каким-то человеком. Он обхватил меня поперек туловища и заплетающимся языком спросил:
— Я умер, да?
Я молча прислонил его к дереву и пошел своей дорогой.
Что могло произойти за эти полтора месяца?..
Я снова налетел на человека. Это был железнодорожник в мундире с белыми пуговицами. Он потер нос, которым ткнулся в мое плечо, и пробормотал:
— Проклятый туман…
— Черт бы побрал этот туман, — сказал я.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Вениамин раздраженно ходит по кабинету. Я и Лешка Карцев стоим у двери.
— Пятнадцать минут… — говорит Тихомиров. — А вы знаете, что за эти пятнадцать минут в стране производится продукции больше, чем на пятнадцать миллионов рублей?
— Когда ты успел подсчитать? — спрашиваю я.
— Сегодня Ястребов опоздал на пятнадцать минут, а завтра Петров опоздает, потом Сидоров… Вы знаете, во что это обходится заводу?
— Там паронасос привезли, — говорит Карцев.
— Учтите, бригадир, я не потерплю анархии!
— Учту, — отвечает Карцев.
Вениамин садится за письменный стол и достает из ящика папку. Не спеша листает.
— Еще и месяца не прошло, как Ястребов совершил прогул… Вот его объяснительная записка.
— Я ее помню наизусть, — говорю я.
— И вот снова нарушение… Что мне прикажете делать?
— Ты начальник, — говорю я. — Прикажи расстрелять…
— Оставь свои дурацкие шуточки при себе!
— Насос привезли, — снова напоминает Карцев.
— Если такое еще повторится, я лишу всех вас премии… Идите!
Лешка смотрит на часы и, глядя на меня, говорит:
— Между прочим, мы беседовали ровно двенадцать минут… Сколько в стране за это время произвели продукции?
— На двенадцать миллионов рублей, — подсказываю я. — Если верить этому источнику…
Мы поворачиваемся и выходим из кабинета.
— Он не на шутку на тебя взъелся, — говорит Лешка. — Вы что, девчонку не поделили?
— Леша, ты примитивно мыслишь, — говорю я. — При чем тут девчонка? У нас с начальником принципиальные разногласия…
— Погоди… Он как-то говорил, будто ты, не соображая ни уха ни рыла, стал критиковать его проект и даже Мамонту накапал… И проект его висел на волоске.
— Ну вот, видишь, а ты сразу — девчонка…
— Как бы там ни было, ты тоже хорош… Какого дьявола опаздываешь?
— Леша, больше не буду, — говорю я. — Честное слово!
Сегодня утром перед работой я позвонил Оле. Она молча выслушала меня и сказала, что нам пока лучше не встречаться… «Почему? Почему?» Она повесила трубку.
Я был так взбешен, что — да простит меня городская станция! — ушел из будки вместе с трубкой.
Потом стала совесть мучить, и я вернулся в будку и установил трубку на место.
Конечно, не удержался и снова позвонил. Ответил Бобка. Он сказал, что его драгоценная сестра в расстроенных чувствах ушла в институт. И еще попросил меня не огорчать спозаранку сестру, потому что она позабыла приготовить ему завтрак…
Несколько дней спустя после разговора с Тихомировым я сидел в обеденный перерыв в сквере и жевал бутерброд с копченой колбасой. Олю я так и не видел. Как-то с час прождал ее возле института, но она не появилась.
Возможно, увидела меня в окно и ушла черным ходом.
Я до сих пор не знаю, что с ней происходит. Почему она меня избегает? И злость, и досада, и боязнь потерять ее — все это клубком переплелось во мне.
После поездки в Печоры казалось все ясно: я люблю Олю, она любит меня. Об этом мы писали друг другу, и вот…