Я догнал Марину на лестничной площадке. Взял ее холодные влажные щеки в ладони и поцеловал.
Мы стоим в пролете между этажами. Внизу и наверху горят лампочки. Железное ребро батареи вдавилось в мою ногу, но я не хочу шевелиться. Марина прильнула ко мне. Глаза ее полуприкрыты. Теплая близкая женщина, которая, наверное, любит меня… Ее дыхание щекочет шею. Для того чтобы поцеловать ее, мне нужно нагнуться. Ее руки обвивают мою шею, притягивают к себе. И снова на ее губах я ощущаю запах молока… Я могу взять ее на руки и понести… Но куда? До дверей ее квартиры? Позвонить и передать из рук в руки Анне Аркадьевне?..
Наконец мы расстаемся.
— Я позвоню, — говорю я.
— Конечно, — отвечает она.
— А Глебу не дам твой телефон.
— Конечно, — говорит она.
Ее щеки порозовели, стали теплыми, карие глаза блестят. Я понимаю, она не хочет, чтобы я уходил. Она касается легкими пальцами моих волос, гладит лицо. Мне бы нужно сказать ей что-нибудь приятное, например — как хорошо, что мы встретились и как она мне сильно нравится, но я молчу. Почему-то трудно лезут из меня всякие хорошие слова. Где-то на полпути застревают…
— Уже без шапки? — говорит она и снова притягивает к себе…
Я сбегаю вниз, ногой распахиваю дверь и подставляю ветру лицо.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Денек выдался горячий. Не успели закончить монтаж автотормозной аппаратуры, как из разборочного цеха привезли паровозный насос. Начальник цеха Ремнев, как всегда, был краток:
— Этот подарочек — кровь из носу — нужно отремонтировать сегодня… Месяц кончается, а насос для сдаточного локомотива… На вас вся страна смотрит!
Лешка взглянул на нас. Дескать, что будем делать, хлопцы? Мы знали, Никанор Иванович зря просить не будет. Значит, действительно работа срочная и нужно делать. Карцев понял.
— В крайнем случае задержимся, — сказал он.
— Надеюсь на вас, ребята, — сказал Ремнев.
Этот громогласный человек мне нравился. Невысокого роста, но широкий, лохматый, с большим прямым носом, он походил на пирата. Брови — два черных ерша, на широком лбу глубокие морщины, которые косо пересекал красноватый рубец. Старое ранение. Весь квадратный, массивный, Ремнев обладал большой физической силой. Когда в нашем цехе завалился на бок автокар с тяжелой деталью, Ремнев, оказавшись поблизости, первым бросился на помощь автокарщику, которому придавило ногу. Без особого труда он поставил автокар на место и даже взвалил на него многопудовую деталь.
Ремнева за глаза звали в цехе Мамонтом. Недавно его избрали членом парткома, и в его обязанности входило заниматься персональными делами. Человек скрупулезной честности, он не любил разбирать эти дела. И поэтому, когда к нему поступало персональное дело коммуниста, он ходил по цеху мрачный как туча. Очевидно, ему горько было разочаровываться в людях. На собраниях он выступал редко. Не любил с трибуны говорить. Хотя с таким басом, как у него, можно было выступать с любой сцены.
Рабочие относились к нему с уважением. Была у него одна привычка, которой он стеснялся. Мамонт любил нюхать табак. У него была желтая деревянная табакерка, которую он носил всегда с собой. Время от времени отворачивался в сторону и поспешно заряжал широкие ноздри табаком. Потом тупо смотрел на кого-нибудь, помаргивая, и наконец оглушительно чихал. Иногда дуплетом. Так примерно стреляет охотничье ружье шестнадцатого калибра. Когда он чихал, слышали все. И тут же, улыбаясь, кричали: «Будьте здоровы, Никанор Иванович!» Мамонт встряхивал головой, утирал с крепкой щеки слезу и поспешно уходил в конторку. Немного погодя оттуда снова раздавались три-четыре «выстрела».
Этот чертов насос нужно разобрать, отремонтировать и собрать. Еще неизвестно, сколько проторчим после конца смены, а я договорился сразу после работы встретиться с Мариной. Она сказала, что возьмет билеты в кино, а потом зайдем к ней. Анны Аркадьевны не будет дома. Она уйдет к приятельнице. В преферанс играть. Она по средам всегда в карты играет. Я, конечно, не возражал, если бы она каждый день дулась в преферанс. Без выходных. Но она почему-то предпочитала среду. И поэтому я расстроился. Мне очень хотелось повидать Марину.
Когда Мамонт ушел, Матрос пнул насос:
— Никак с неба свалился?
Мы молча принялись за работу. Может, я еще успею. Я вспомнил, что в обед Шарапов сказал, чтобы я зашел в партком в три часа. Всех, кто направляется в деревню, на посевную, собирали в партком. Мы должны были выслушать напутственное слово. Уходить из цеха в этот момент было неудобно. Это походило бы на дезертирство. И хотя на моих часах было без пяти три, я остался. Обойдусь без напутственного слова.