Они говорили что-то, вскрикивали и, размахивая руками, хлопали себя по бокам.
— Видел, видел я ваш театр, Василий Прокопыч! Знатно построили! — говорил Кузьмич после того, как успел в кратких словах рассказать о себе.
— Товарищ Бочкарев очень даже доволен, — просиял Климов.
— Факт… Что это народ сегодня веселый? — поинтересовался лекпом.
— А как ему не быть веселому? Землю получили, оттого и веселые. Тут две недели землю делили, а у кого коней нет, так тем наши бойцы сами запахали.
— А что это вы копаете?
— Под картошку. Товарищ Кондратенко прислал.
— Чо же, вы думаете на зиму сеять?
— Нет почву готовлю.
Кузьмич ступил шаг назад и оглядел товарища критическим взглядом.
— Василий Прокопыч!
— Что такое?
— Вроде вы потолще стали?
Трубач усмехнулся и похлопал себя по округлившемуся животу.
— А как не стать толще? Самое дело. — Он еще усмехнулся. — Товарищ Лопатин с охотничьей командой уже сколько кабанав перебил… Ну и мясо, Федор Кузьмич! Сплошной аромат! Они ж джугару жрут, виноградом закусывают. Вот мы их и тово, потребляем.
— Та-ак, — протянул лекпом, — Значит, кабаны… А как мои собаки?
— Ничего… Живут. Федор Кузьмич, чтой-то я не пойму: вы что женились? — тихо спросил трубач, показывая глазами на стоявшую поодаль Дашу, которая скромно молчала, чтобы не помешать встрече товарищей.
— Что вы, Василий Прокопыч! — смутился лекпом. — Куда мне на старости лет! Это пленная. Я ж ее у басмачей отбил. Меня как под караул посадили, я ночью, факт, часового снял, потом так остервенился, самого главного злодея Махмуд-Качая убил. Потом ее освободил. А тут и Туркестанский полк ко мне на помощь подоспел.
— Ох, и боевой же вы человек, Федор Кузьмич! Сразу видно — бывалый солдат, — сказал восторженно Климов.
— Это для нас ничего не стоит, — подхватил лекпом с солидным достоинством. — Помните, Василий Прокопыч, на польском фронте я один всю жандармскую охранку с землей смешал?
— Да уж вы у нас герой, Федор Кузьмич.
— Ну какой там герой, — скромно заметил лекпом, — ко как старый солдат, факт, могу соответствовать.
Потом он подозвал Дашу, познакомил ее с трубачом и сказал ей, что она может располагаться в его кибитке, как у себя дома.
После этого Кузьмич направился в штаб полка, чтобы доложить о себе начальству и заодно испросить у Федина разрешения собрать для Даши денег на дорогу.
К вечеру Кузьмич возвратился в кибитку и выложил перед Дашей тридцать червонцев.
— Ой, да зачем это вы, Федор Кузьмич! — краснея, заговорила она. — Мне, право, и брать неловко.
— Ничего, ничего, Дарья Степановна, — сказал лекпом с важным видом, — как вы есть, факт, пострадавшая. А у нас у буденновцев, закон: пострадавших поддерживать. Да. Берите — и никаких. В Каршах купите себе платье, ну и еще там чего нужно по вашему женскому делу и приедете домой, как следует быть человеку…
Дня через два случилась оказия. Кузьмич, узнав об этом у дежурного телефониста, заранее вышел с Дашей на базарную улицу.
— У меня к вам большая просьба, Дарья Степановна, — сказал он, когда они в ожидании обоза присели в чайхане Гайбуллы.
— Слушаю вас, Федор Кузьмич, — проговорила она, внимательно посмотрев на взволнованное лицо Кузьмича.
— Видите ли, какое дело, — начал лекпом. — Я, как вам известно уже из моих рассказов, обещал вашему дедушке отбить вас у басмачей, но сам попал в плен. Факт, нехорошо получилось. Так я вас прошу, не выдавайте меня, а то выходит, что не оправдал я себя перед рабочим классом.
— Хорошо, хорошо, Федор Кузьмич, я знаю, как ему рассказать, — мягко улыбаясь, проговорила она.
Обоз подошел. Лекпом договорился с ездовым и посадил Дашу в повозку.
— Ну, прощайте, дорогой мой Федор Кузьмич, — сказала она, целуя его.
Повозки тронулись по мершадинской дороге. Проехали рысью задержавшиеся у чайханы всадники.
Обоз уходил, а Кузьмич все стоял и махал вслед ему, видя, как на одной из повозок трепетал в ответ белый платочек. «Вот и все, — думал он с грустью, — и больше, факт, никогда, никогда не увидимся… Да, плохо холостому человеку. Под старость некому и пожалеть… Эх, был бы я лет на двадцать моложе…»
Он вздохнул.
— Карош марджон. Очень карош, — сочувственно сказал Гайбулла, который все время с участием смотрел на лекпома.
А обоз уходил все дальше и дальше. Вот и последняя повозка скрылась среди камышей за поворотом дороги.