Мне опять не везло. Я уже решил было идти домой, как вдруг совсем сморщенный, попахивающий табаком и водкой старик взял мой товар, повертел, почмокал слюнявыми губами и сразу предложил:
— Четвертная…
Значит… значит, у меня могло быть почти тридцать рублей. Можно отдать матери сдачу и купить конопляного семени щеглу. Расплатиться с Сашей я все равно не смогу. Но что мне оставалось делать? И я кивнул головой. Старик вздохнул и полез в карман.
В это время меня спросили:
— Ты зачем продаешь коньки? А сам на чем будешь кататься?
Я оглянулся. Рядом стояла самая обыкновенная женщина в самом обыкновенном темном пальто и зеленом платке. Только глаза у нее были очень строгие.
— Они мне малы, — сказал я. — Вот и продаю.
Но она почему-то не поверила и протянула руку к старику:
— Нуте-ка, дайте сюда коньки!
— А чтой-то я буду отдавать? — возмутился было старик. — Ты кто такая, командовать тут?
— А я вам говорю: дайте сюда коньки, — очень спокойно сказала женщина.
Возле нас стали собираться люди. И вдруг чей-то знакомый, визгливый голос закричал:
— Нечего на него смотреть! Нужно в милицию вести!
Я оглянулся и обмер. Возле меня стояла толстая кондукторша.
Размахивая руками, она опять закричала:
— Они из меня всю душу вытрясли! Безбилетники! Хулиганы!
— Гражданка, успокойтесь! — поморщилась женщина в зеленом платке. — В данном случае дело не в мальчике.
— Это как же не в мальчике?! Я уж сколько за ним слежу. Ходит, торгует, как спекулянт. А где он взял? Ясно — краденое! То без билета ездит, а то ворованным торгует! В милицию его сдать нужно!
Тут начали кричать и другие, а я до того растерялся, что у меня даже в животе похолодело. Я хотел было бежать, но ноги как будто прилипли к месту.
Кондукторша схватила меня за плечо:
— Может, скажешь, не ездил без билета? Может, думаешь, я тебя забыла?
Женщина в зеленом платке спокойно отстранила ее рукой и сказала мне:
— Ну-ка, пойдем, поговорим…
Я даже о коньках забыл — так меня напугала кондукторша: за проезд без билета всегда берут штраф, а у меня и так с деньгами получился настоящий провал.
Но о коньках вспомнила женщина. Она все так же спокойно протянула руку к старику и повторила:
— Нуте-ка, дайте сюда коньки.
Старик выругался и отдал коньки.
Мы пошли по базарной площади. Впереди показалось белое здание нашей школы. Я, представив себе, что будет, когда в школе обо всем узнают, сразу решил: бежать? Черт с ними, с коньками! Семь бед — один ответ. Но женщина схватила меня за руку и сжала ее:
— Не-ет, не спеши! Раз решили поговорить — поговорим.
— Нечего с ним говорить! — закричала подоспевшая кондукторша. — Веди его в милицию, там разберемся!
Я рванулся изо всех сил, но из-за мясных рядов показался милиционер и направился к нам.
Кондукторша бросилась к милиционеру, требуя, чтобы меня забрали. Но женщина в зеленом платке улыбнулась, милиционер взял под козырек и сказал кондукторше:
— Гражданочка, вы не волнуйтесь. Все делается так, как надо.
Кондукторша стала кричать, что она всех выведет на чистую воду, что здесь все заодно. Я уж не знаю, что еще она там кричала, потому что мы действительно подошли к милиции. Бежать уже было поздно. Я вздохнул и переступил порог.
В детской комнате отделения милиции начался скучный разговор. Хорошо хоть то, что он проходил без свидетелей. Я врал самым беспощадным образом, потому что ни за что не хотел говорить своей фамилии, где учусь, где работает моя мать. Женщина посмотрела на меня острым, испытующим взглядом, и чем дольше она смотрела, тем яснее я понимал: я пропал. Никакого спасения нет, и теперь меня наверняка отправят в тюрьму или в колонию для малолетних преступников. Это было так страшно, что я опять стал врать и, чтобы мне поверили, плакать.
Женщина вдруг встала и сняла пальто. Под ним оказался самый настоящий милицейский китель с серебряными офицерскими погонами старшего лейтенанта. Я во все глаза смотрел на них. Как раз такие серебряные погоны, с тремя маленькими звездочками, носил мой погибший отец. Он был старшим техником-лейтенантом и служил на одном дальневосточном аэродроме.
Я смотрел на эти погоны и сразу все вспомнил. Даже то, что почти никогда не вспоминал, — и как плакала мать, и как хоронили отца и стреляли из винтовок вверх, и как над кладбищем летали самолеты и завывали от горя, и как южный ветер с корейской стороны последний раз пошевелил русые волосы на голове отца. Тогда, в те дни, я не понимал ничего, потому что был еще маленький. Но теперь, когда стал пионером, понял все.