Мне сразу стало жарко.
Конечно, тогда, на базаре, я был отчаянно рад, что старик согласился купить у меня коньки. Правда, я его не упрашивал, но, если бы он отказался взять, я бы, может быть, и стал упрашивать.
— Знаешь, мама, — сказал я, — это правда. Я просил, чтобы он купил ботинки с коньками.
— Вот спасибо тебе, деточка! — ободрился старик. Обернулся к матери и наставительно добавил: — Я же говорил вам, гражданочка…
— Хорошо… — Мать повела рукой так, словно отстраняла старика. — А ты, Алик, когда разговаривал с ним, жаловался, что у тебя нет отца и что мать у тебя больная?
— Не-ет… — От удивления у меня прямо-таки глаза на лоб полезли.
— Ну как же, деточка, — подался ко мне старик, — как же! Ведь ты так жалостно про маму говорил.
Меня словно подстегнули. Такое зло взяло, что даже пот выступил. Я вытер его и крикнул:
— Неправду вы говорите! Неправду! Я ничего не говорил о маме. Я когда вам дал коньки, вы посмотрели…
— Ну, бог с тобой, деточка, — смиренно перебил старик и весь сжался и сгорбился, — бог с тобой. Может, и в самом деле не говорил про мамочку. Стар уж я стал. Мог и спутать. Может, кто другой говорил. Может… Стар я… — Он вдруг наклонился ко мне и так ласковенько, присюсюкивая, заговорил: — А ты береги мамочку. Одна она у тебя — такая ласковая да пригожая. Учись, деточка, как следует, не огорчай мамочку!
Мне почему-то стыдно было смотреть на этого жалкого старика, зло исчезло, и я даже пожалел его.
Но мать рассердилась и строго сказала:
— Ну, это не ваше дело, какая я! Важно то, что он обо мне ничего не говорил и вас не упрашивал.
— Как же, гражданочка? — выпрямился старик, но сразу же сник. — Ведь он сам сказал только что… Ведь правильно, деточка? Ведь упрашивал?
В ту минуту мне уже и в самом деле показалось, что я его уговаривал, и я горячо сказал:
— Верно, мама! Я действительно просил его купить.
Но когда сказал, то сразу же пожалел об этом. Слишком уж погорячился — как будто не старика защищал, а самого себя. Но мне все теперь было безразлично: как только достану деньги, уеду. И уже ничто меня не коснется. А старик, не теряя времени, обратился к матери:
— Ну вот! Сами видите. И не берите греха на душу, пожалейте старого человека. Вот и мальчик то же говорил.
И все мне опять стало так противно, что и сказать нельзя. Получалось, что я ходил по базару и всех упрашивал купить мои же вещи. Я не нищий! Но самое противное было в том, что теперь, когда я уже выручил старика, да еще и погорячился, деваться мне было некуда. Сам себя подвел. Потому я стоял, молчал и думал: «А, да все равно, все равно…»
— Достаточно! Идите! — сердито сказала мать старику, и тот нехотя, подозрительно посматривая на меня, вышел. Мать отвернулась и покачала головой:
— Ах, как все это нехорошо, Алик! Ужасно противно…
Чего уж тут хорошего… И, чтобы прикончить все плохое, я спросил:
— Мам, а его судить будут? И в тюрьму посадят?
— Да ну его! — отмахнулась мать. — Типичный спекулянт. Наверное, кулаком когда-нибудь был. Или лавочником. Я вот на тебя смотрю и не могу понять: неужели ты не можешь говорить правду?
Судя по материному тону, я догадался, что она готовится к долгой нотации. Ведь в прошлый раз все обошлось благополучно, но сейчас, раз есть причина, она обязательно должна воспользоваться ею. Я свою мать хорошо знаю. И, чтобы перебить ее и спутать, я улыбнулся и сказал:
— Ну, мам, какие ж могут быть кулаки или лавочники? Они же были еще при царе.
Она обернулась:
— Почему — при царе? Они были и при советской власти.
Тут уж я засмеялся без всякой задней мысли. В самом деле, при советской власти — кулаки и лавочники! Ведь всякий скажет, что этого не может быть. А мать даже не рассердилась. Она тоже засмеялась, потом посмотрела на меня, как на ненормального, и спросила:
— Послушай, а кто был Павлик Морозов?
— Как — кто? Пионер!
— А что с ним случилось?
— Его убили… — начал я решительно и сразу осекся.
— Ну-ну! Продолжай.
Я поперхнулся. Это было настоящим открытием, потому что мне всегда казалось, что при советской власти были только трудящиеся. А оказывается, были еще и кулаки и лавочники. И я совсем тихо продолжил:
— Павлика Морозова убили кулаки.
— Вот видишь! Ты пойми: кулаков и лавочников было очень много. Большинство из них стали честными советскими людьми, а некоторые так и остались в душе тем, чем были. Теперь они постарели, но душонка у них — прежняя. Понял?