И зачем только мать решила переезжать от бабушки? Ну и что ж, что комнатка тесная? Ведь мы-то в ней помещались? Зато какая отличная была старая школа, какие там настоящие ребята! Не то что эти… Только подойдешь к кому-нибудь — все либо нос задирают, либо просто уходят, как будто я прокаженный. Одна только Надькина соседка по парте — краснощекая девчонка с таким круглым лицом, что все называют ее Луной, смотрит на меня как-то жалостно. Но ведь не буду же я дружить с девчонками!
На третьем уроке я не выдержал и спросил у Саши:
— Чего ты на меня дуешься?
Он промолчал и отодвинулся подальше. Сидел он как-то странно, боком, и я впервые заметил, что его худенькое лицо заострилось, а под глазами залегли синяки. И веки были красные, припухшие.
— Ты думаешь, я тебе долг не отдам? Подожди только. Достану и отдам.
— Деньги я с тебя и так получу, — сказал Сашка сквозь зубы. — И за милицию получу.
— За какую милицию? — удивился я.
— Сам знаешь!
— Но я же ничего о тебе не говорил…
Как раз в эту минуту учитель засек наш разговор, и пришлось стоя выслушивать замечание.
А на переменке Чеснык подошел к Маркову и Шабалину и громко, чтобы я слышал, сказал:
— Ну, сил моих нет сидеть с этим стукачом!
Женька и Рудка переглянулись, и к ним сразу подошло еще несколько ребят.
— Он же в милицию на меня заявил, — пояснил Сашка. — Говорил, что я его в шайку втягиваю. А милиция отцу сообщила. — Сашка не договорил, лицо у него как-то странно скривилось — не то жалобно, не то победно. — А отец, когда домой вернулся, так мне дал, что я аж сидеть не могу…
Рудка посмотрел на него с явным уважением и деловито спросил:
— Ремнем?
— Ремнем — это б еще ничего: он широкий, плоский. А он ремешком от рабочих брюк. Тоненький, засаленный… Как врежет, как врежет!
Жалобы на Сашкином лице уже не было. Он говорил так, словно ему было приятно вспоминать о порке, и, обернувшись ко мне, процедил:
— Это ж его счастье, что у него отца нет… А то б знал, как стучать на своих!
И все посмотрели на меня, как на очень счастливого человека: у меня нет отца, который бы меня порол. Только Женя нагнул курчавую голову и, глядя в пол, глухо спросил:
— А что? Ты его действительно втягивал?
— Я? — очень натурально удивился Чеснык, но глаза у него почему-то забегали. — Я втягивал? Ты что, с ума сошел…
— Нет, ты скажи, скажи! — вдруг сердито перебила его девчонка с круглым, как луна, лицом. — Ты скажи, а не ругайся.
— Вы у него сами спросите, втягивал я его или нет. Буду я с таким возиться… — сказал Чеснык, но вдруг как будто вспомнил что-то очень важное и неприятное и, обращаясь к Женьке и Рудке, добавил: — Ведь шайка, выходит, — это вы…
— Эх ты… — протянул Рудик и косо взглянул на меня.
Женя, наоборот, покосился на Чесныка, но ничего ему не сказал и вдруг спросил у меня:
— Значит, ты все-таки был в милиции?
Ни отвечать, ни просто говорить я не мог, потому что понимал — все оборачивается против меня. Я только кивнул головой, ушел в класс, сел опять на парту и стал думать об одном: каким образом милиция могла узнать, что я имел дело с Чесныком? Ведь когда мы играли — нас никто не видел; а в милиции я о нем ничего не говорил: не мог же я выдавать товарища! Но и сам Сашка не мог рассказать о самом себе. Он не из таких. Откуда же милиция узнала о нем? И при чем здесь шайка? Ни о какой шайке никто нигде не говорил. Не мог же Сашка все это выдумать!
Передо мной была тайна.
Начался урок ботаники, а я все думал и думал о своем и, конечно, когда меня вызвали, отвечать не мог. Весь класс весело смеялся, когда ехидный Альфред Петрович сказал:
— У Олега Громова образовалась пара прекрасных двоек… Интересно, о чем он будет думать в следующий раз?
Что ж, если честно признаться, о двойках, которых за эту неделю нахватал больше, чем за всю четверть в старой школе, я не думал. Мне было не до отметок. Я понял, что такое «стукач». Это значит — доносчик. Вот за кого меня принимают!
Я даже задрожал от злости, повернулся к Чесныку и, глядя прямо в его противные, зеленоватые глаза, скачал:
— Так и запомни: я из тебя все равно котлету сделаю! Отбивную!
Он отвел глаза, но ответил спокойно:
— Видали мы таких…
— Вот тогда насмотришься! Кто на тебя стучал? Ну, кто?
— Сам знаешь! — уже не так уверенно, но все еще спокойно огрызнулся Сашка.
Говорили мы довольно громко, и ботаник, худой, со взъерошенными черными волосами, поправил на носу свои огромные очки и развел руками:
— Громов! Ты переходишь всякие границы! Это для тебя кончится очень плохо. Запомни!