— Ну вот что… Дело у тебя, вижу, серьезное. Пойдем-ка мы его и обсудим серьезно. Ты пиво пьешь?
— Нет… — ответил я смущенно. Мне почему-то показалось, что это мой большой недостаток.
— Ну и правильно делаешь. Горькое оно, а толку большого в нем нет. Так что и не привыкай. Из-за него иной раз много неприятностей бывает. Да…
Он говорил, а сам, слегка раскачиваясь, шагал к буфету.
Мы сели за столик, и дядя Миша заказал официантке бутылку ситро, пива и водки.
«Придется платить, — с горечью подумал я. — От клеточных денег отрывать не хочется, а придется…»
Дядя Миша налил мне в стакан ситро, а сам выпил водку и запил ее пивом.
— Пей.
Я выпил ситро. Он налил мне еще стакан.
— А теперь рассказывай, как мужчина мужчине: соврал ты или не соврал, что из-за своего проигрыша решил ехать к отцу на могилу?
В десятый раз я убедился, что, когда со взрослыми говоришь серьезно, они не верят или смеются. А когда начинаешь выдумывать такое, что им нравится, они верят. Теперь мне уже не хотелось говорить моряку всю правду, и я стал что-то мямлить. Дядя Миша рассердился, легонько стукнул ладонью о стол и сказал:
— Ты не крути! Ведь я все вижу! — И добавил мягче: — Рассказывай, рассказывай. В жизни всякое бывает.
Он смотрел на меня своими острыми, пронзительными глазами так пристально, что я, чтобы отделаться от него, нехотя повторил свой рассказ. Но дядя Миша стал выпытывать подробности, а потом в сердцах заметил:
— Паразит этот твой Чеснык — вот что! Разве ж это по-честному — подпиленным пятаком крутить? Это, брат, никуда не годится.
Он сказал это так искренне и прямо, что я совсем разоткровенничался. Дядя Миша слушал, вертел пустую кружку из-под пива и вздыхал. Когда я рассказал о том, как мать решила, что мне нужен отец, а я заплакал, моряк резко потер руками лицо и, скрипнув зубами, крикнул официантке:
— Принесите-ка еще сто граммов и пива!
Я настороженно замолк. Дядя Миша даже не заметил этого. Он смотрел в море, и его загорелое, мужественное лицо стало таким, словно он неожиданно заболел.
Мы долго молчали, и он наконец задумчиво сказал:
— Матери твоей, должно быть, трудно.
— А чего ей трудно? — удивился я. — Ведь я же ей всегда помогаю.
— Да уж… помощник…
Подошла официантка и, поставив пиво и водку на стол, подозрительно покосилась на меня. Она, наверное, решила, что я тоже буду пить водку. Я смутился, взглянул на дядю Мишу.
Он удивительно изменился. Такие красивые, острые глаза вдруг помутнели и показались мне блеклыми жестянками. Загорелое открытое лицо покрылось багровыми пятнами, а нос налился кровью и навис над противно слюнявыми губами.
«Один хороший человек повстречался, — подумал я, — и тот пьяница».
Дядя Миша поймал мой взгляд, взял стакан с водкой и упрямо спросил:
— Ты чего, брат, смотришь так? А? Не узнаёшь?
Он был таким жалким и печальным, а сам я таким одиноким и даже слабым, что я невольно крикнул:
— Не пейте больше, дядя Миша! Не нужно…
Он удивленно посмотрел на меня, и багровые пятна на его лице стали сливаться. Глаза сверкнули тускло и недобро.
«Сейчас драться начнет», — подумал я и стал тихонько подниматься. Дядя Миша схватил меня за плечи своими железными руками и придавил так, что подо мной, кажется, пискнул стул.
— Ты что ж, брат, удирать собрался? Не нужно. Я маленьких не обижаю… — Он задумался, отпустил мои плечи и печально повторил: — Не обижаю.
Но я на всякий случай встал из-за стола и опять попросил его:
— Не пейте, дядя Миша! Не надо…
Он молчал, и мне показалось, что у него на глазах блеснули слезы. Это было просто удивительно: такой большой, татуированный моряк — и вдруг почти плачет!
Дядя Миша наконец поднял голову, грустно усмехнулся и спросил:
— Значит, считаешь, что пить мне больше не следует? Так, брат?
— Так… — Меня начинала бить мелкая дрожь.
— Ну что ж… Есть не пить, как говорят на флоте.
Он встал из-за стола, подошел к перильцам, которые окружали площадку возле буфета, и выплеснул водку в море. Потом вернулся, посмотрел на пиво и тоже выплеснул его в море.
— Ладно, — сказал он, усаживаясь за стол. — Поговорим, как мужчина с мужчиной. Вот, сам видишь, я твою просьбу выполнил. Пить… не выпил. Ну и ты мою просьбу выполни.
— Какую? — спросил я и сел.
— А вот какую. Навигация, брат, кончается. Сделаем мы еще одну ходку — и в затон. Потому я тебя прошу: до весны, до новой навигации, ты никуда не рыпайся. Дело это безнадежное. Понял? А весной, если у тебя положение не изменится, я тебе помогу. Вот так! Понял, брат?