— Староста! Марков! Я тебя выдвигала! Наведи порядок.
Женька шипит на Петренко, но тот на него не обращает внимания. Он вообще странный. С Марковым они, конечно, дружить не смогут. Женька ни за что не простит ему «сухари», а больше Чесныком никто особенно не интересуется.
Он то требует с меня долг, то заговаривает. А я молчу. Такие товарищи мне ни к чему. У меня нашлись и получше.
Мы, признаться, побаивались первого урока труда — я даже чуть не попросил мать сшить мне фартук или халат, но все-таки сдержался. Раз все решили обходиться без спецовок — значит, всё! И вообще нужно еще проверить, что это такое — труд. Ребята-семиклассники, которые уже занимались в мастерских, отвечают нам как-то неопределенно:
— А вот посмо́трите — не возрадуетесь.
— Да нет. Это все-таки интересно.
— Верно! Особенно в столярной.
— В слесарной лучше. Там инструктор законный.
Но никто не говорил о кузнице. А мы должны были идти в кузницу.
Вдруг выяснилось: Марков болен и притащил справку, что у него растяжение какого-то там не то сустава, не то сухожилия. Староста называется… Сердюкова тоже принесла справку, что она плохо упитанная и ей вредно заниматься трудом. И еще набралось человек пять. Ходят сторонкой, в глаза не смотрят. Вот не понимаю: еще не знают, что будет, а уже ловчат, уже отлынивают. Ну конечно, совесть у них не чиста, вот они глаза и прячут, Мы с Юрой и Шурой от души поиздевались над ними, а потом с классом пошли в кузню. Она, оказывается, тоже помещается во флигеле, только в самом его конце. Помнится, когда я первый раз пришел в эту школу, там был сарай.
Шли весело, а когда вошли в кузницу — стало как-то страшно. Пол земляной, стены хоть и побеленные, а уже в копоти. Под самым потолком — крохотная лампочка. Тут же два горна. Один у стены — видно, старинный — постоянный, и возле него большой кожаный мех. А другой, переносный, — посредине. Возле каждого горна по две наковальни и на таких подставочках всякие инструменты: щипцы, молотки и кувалды. Кувалды — это такие очень большие молоты. Наверное, по пуду весом.
А пахло в кузне серой и железом. Нас встретил инструктор — высокий, жилистый, с сивыми усами. Он покачал головой и вздохнул так, словно сам не верил, что из нас что-нибудь получится.
— Ну, так вот, значит… — сказал инструктор. — Зовут меня Иван Харитонович, а учить я вас буду на ковалей… на кузнецов, значит. Вам это как? Нравится?
Мы все молчали. Конечно, когда на уроке пения мы лихо кричали:
все казалось не страшным и даже нравилось ковать ключи счастья…
Инструктор вздохнул еще раз и стал качать ногой маленький горн. Примусной горелкой загудело синеватое пламя, запахло мелким курным углем. Ни на кого не глядя, Иван Харитонович взял молоток и железный прут.
— Ну вот. Это, значит, горно, — сказал он. — Малое. Переносное… А это, значит, молоток. Кузнечный. Малый. — Он покачал молотком и дал нам потрогать его. — А это, — он показал на прут, — выходит, железо. То есть, говоря по-научному, материал. А по-нашему — прут. Железный, значит, прут. И вот с него нам нужно соорудить кочергу. Отковать, значит. Знаете, что такое кочерга? Вот… Вот мы их и наделаем. А зараз посуньтесь немного, я вам все это покажу.
Мы подвинулись. Иван Харитонович сунул прут в переносный горн, щипцами подгреб уголь. Мы робко смотрели на голубоватое пламя, на инструктора и глупо улыбались: ничего особенного, ничего интересного. Вдруг Иван Харитонович как-то подобрался, с его худого лица сошло выражение неверия и скуки. Оно сразу стало красивым и молодым. Он выхватил раскаленный, брызжущий искорками прут и весело, задористо крикнул:
— Посунься!
Мы шарахнулись к стенам. Загрохотали железки — кто-то шлепнулся на кучу лома.
Инструктор шмякнул прут о наковальню, и во все стороны полетела алая окалина. Глухо, будто по крутому тесту, застучал молоток. Мы смотрели на раскаленный конец прута, но видели почему-то всего инструктора — его радостное и в то же время ожесточенное лицо, мускулистые, в черных волосиках руки, ловкую, сильную фигуру, замечали каждое его движение — расчетливое и удивительно красивое.
Иван Харитонович резко обернулся, сунул прут в черную воду, выхватил его оттуда, и мы увидели парующую, сизую, пахнущую чем-то кислым, но все-таки настоящую кочергу.
Мы не выдержали: мальчишки заорали, а девчонки пронзительно завизжали. Ведь на наших глазах случилось настоящее, без всякой подделки чудо. Только что, минуту назад, был прут, или, по-научному говоря, материал, и вдруг — кочерга!