Разговор становился интересным. Женя понял, что инструктор подсмеивается над ним, и решил не сдаваться: он ведь упрямый.
— Я все-таки думаю, что для того, чтобы быть слесарем, нужно не очень многое. А вот чтобы стать инженером или артистом…
— Верно. Верно ты говоришь, — перебил его Петр Семенович. — Чтобы стать инженером, и в самом деле нужно побольше знать, чем знает слесарь. Верно! Но ведь я не об этом говорил.
— А о чем же? — искренне удивился Женька.
— А о том, что рабочей профессией может овладеть только настоящий человек. Не трус и не белоручка. И я говорил, что такая профессия помогает стать… настоящим человеком. Понятно?
— Нет! — вызывающе ответил Женька.
— Так я поясню. Настоящий человек — летчик Маресьев, прежде чем стать летчиком, тоже был рабочим человеком. Понял? А мы, слесаря, гордимся тем, что председатель Президиума Верховного Совета СССР Ворошилов — слесарь. Из Луганска. Понял? И секретарь Центрального Комитета нашей партии Хрущев — тоже слесарь. Из Донбасса. Понял? Как думаешь, где они свои характеры закаляли? А? На производстве, дорогой: на заводах, в шахте, среди рабочего класса — вот где они свои характеры оттачивали! Ну, а потом, ясно, учились. А закалку жизненную они вот здесь, — Петр Семенович похлопал рукой по тискам, — вот за такими самыми тисочками получали.
— Ну, знаете, — упрямо возразил Женька, — для таких людей прежде всего нужен талант.
— Конечно! Во всяком деле талант нужен. Понял? Вот ты, например, знаешь, как рубить железо с музыкальным сопровождением?.. Не знаешь? Ну, тогда посмотри!
Инструктор ударил по зубилу, потом опустил молоток на тиски и повернул его как-то так, что он издал сразу несколько звуков. В это же время Петр Семенович постучал зубилом по тисочным губкам. И все услышали, что зубило с молотком отбивают самую настоящую «Барыню», да еще и с перебором. Отбивают быстро, на разные голоса, ловко вторя друг другу.
Петр Семенович засмеялся:
— А теперь слушайте «Светит месяц».
И он с серьезным выражением лица сыграл на тисках «Светит месяц», а потом опять засмеялся.
— Вот, ребята, учитесь — на старости лет пригодится! Будете на сцене выступать, как артисты, — он подмигнул Женьке, — или в цирке. Там, знаете, и на пиле играют, и на бутылках, и вообще черт знает на чем. А вы будете на зубиле с молотком играть. Вот так-то! А вы говорите — талант! Талант — он всем нужен!
Мы, конечно, хохотали и смотрели на него, как на колдуна, и даже на Маркова не могли обижаться. Ведь Петр Семенович разбил не только Женьку, но и всех нас. Очень захотелось закалить свой характер не где-нибудь, а именно за этими тисочками. А инструктор уже бегал по мастерской — живой, толстенький, поблескивающий лысиной и темными глазами навыкате, и весело покрикивал:
— Начнем, ребятки! Время — деньги! Временем дорожить нужно!
Ну и началось! Конечно, все сначала попытались сыграть на тисках «Барыню» или хотя бы выбить дробь, но вместо этого сразу же набили пальцы. А Петру Семеновичу хоть бы что.
Он знай себе покрикивает:
— Довольно, музыканты! Команды «дробь выбивать» не было. У кого рука покалечена — беги в аптеку, если совесть позволяет.
Постепенно веселье прошло, и мы начали рубить.
Просто ужас какой-то! Целишься, целишься по зубилу… хлоп! — и по руке! Кто-то даже взвыл от боли, но все сразу закричали:
— Давай в аптеку!
— Скорую помощь!
Ну разве побежишь тут за йодом?
В общем, только на втором уроке дело пошло на лад, и я перерубил свою полоску железа. Смотрю, а девчонки мучаются. Я подошел к Луне и говорю:
— Давай я тебе покажу. Я уже кончил.
А она как фыркнет! Как кошка, честное слово!
— Нужен ты здесь, такой показчик! Опять шишку набьешь!
Я покраснел и ушел. Чего она на меня злится — просто не понимаю. Другие ребята помогали девчонкам, и те ничего, а эта никого не допустила. Неужели и она будет задаваться так же, как и Женька Марков?
А когда мы двинулись домой, оказалось, что она пошла другой дорогой.
Я так ничего и не понял…
Глава 19. В конце коридора
Староста беспрерывно придирается ко мне — просто житья нет: «Громов, не кричи!», «Громов, не балуйся!», «Громов, ты что? Опять хулиганить собрался?» Я даже бегать перестал — хожу пешком, а она все равно придирается. Это надоело, и, когда мы оказались вдвоем в дальнем конце коридора, я прямо сказал: