Я бросил свою добычу на берег и увидел, что Саша уже сидит на каменной ступеньке и делает кукан. Это такая нитка или шнурок с палочками на концах. На кукан нанизывают рыбу.
— Толковый! — похвалил Сашка черномазика, и я опять нырнул в море.
Теперь я уже не знаю, сколько времени мы выдирали бычков. Вначале всем везло, и мы выбросили на берег штуки по четыре или по пять, но потом бычки, словно по команде, исчезли. Мы замерзли так, что зуб на зуб не попадал. Чеснык первый сказал, что ему это надоело. И, пока мы еще храбрились, он оделся и достал из воды кукан. На нем топорщились и извивались отличные черномазики.
Мы тоже стали выходить из воды.
Саша покосился на нашу сложенную кучкой одежду, на черномазиков и, хитро посмеиваясь, сказал:
— Если их изжарить на сливочном масле да в сухарях — пальчики оближешь!
— Ну еще… в сухарях… — лязгая зубами, ответил Женя. — И так хороши будут.
— Нет… не скажи, — все так же хитро посмеиваясь, сказал Сашка, — в сухарях лучше. — И добавил, помахивая куканом: — Пойду к рыбакам, похвалюсь. А то сидят, наверное, целый день и ни шиша не поймали.
Он пошел к ближним рыболовам, обернулся и крикнул:
— Одевайтесь скорее! На историю и так опоздали!
Только теперь мы поняли, что бычки действительно сильно нас задержали. Солнце склонилось к самой горе, и море казалось уже не блестящим, алюминиевым, а золотистым. Но нам от этого было не легче. Тело покрылось пупырышками. Зубы выбивали дробь. Чтобы поскорее согреться, мы прежде всего достали майки и вытерлись ими. Потом в общей куче одежды я разыскал свои брюки и сунул в штанину ногу, но она во что-то уперлась.
Холодно так, что аж скулы сводит, нога в штанину не лезет, а Женька и Рудик стоят и смеются-заливаются. Я посмотрел на злополучные брюки и чуть не заплакал от обиды.
На них был «сухарь».
Так вот чем занимался Чеснык, пока мы плавали! Он завязывал на штанине моих новеньких форменных брюк узел, да еще смачивал его водой, чтобы было труднее развязать. Я сел на ступеньку лестницы, рассмотрел этот узел-«сухарь» и взялся за него зубами. На них захрустел песок. Значит, мне предстояло грызть «сухарь» с присыпкой.
Я молча грыз, а Женька и Рудка корчились от смеха. Прямо с ног валились. Меня такое зло взяло, что просто сил нет. Но ребята насмеялись и, всхлипывая от холода и усталости, начали одеваться. На их брюках оказались такие же, как и на моих, размоченные, с песочком «сухари». Только теперь я увидел, каким смешным казался со стороны — растерянным и огорченным. Женька и Рудка стали ругать Чесныка, но не успел я посмеяться над ними, как издалека донесся его голос:
— Чего возитесь? Я пошел в школу.
То, что Саша не хотел купаться и так зло посмеялся над нами, — это еще полбеды. Это можно было простить — все-таки он уже показал себя самым смелым и находчивым. Но то, что он уходил от нас с нашими бычками и уходил в школу, было уже настоящим предательством. Мы даже растерялись. Но Женя сердито сказал:
— Посмотрим, как он попадет в школу! Портфель-то у меня дома.
Это успокоило, но никто не подумал, что мы слишком задержались на море и Женины родители могли вернуться с работы. Посапывая от бессильной злости, мы надели сморщенные, мокрые брюки и пошли в город.
Стараясь расправить штанину, я все время держал руку в кармане и не замечал, что моего счастливого пятака уже нет. Когда и как он вывалился из кармана — никто не видел.
Глава 3. Неожиданный поворот
Когда мы появились на Жениной квартире, его мать уже пришла с работы и готовила обед. Небольшого роста, худенькая, она сердито встряхнула черными волосами и посмотрела на нас так, что мне стало и неприятно, и стыдно, и как-то не по себе. Потом она взглянула на наши изжеванные штанины и всплеснула мокрыми руками.
Во все стороны полетели брызги, и мне стало просто страшно: чужие матери всегда ругаются не так, как своя.
— Этого еще недоставало! — воскликнула она. — Где вы были?
— На море, — хмуро ответил Женя.
— Евгений, ты знаешь, что я не выношу неправды! — вытирая руки фартучком, сказала мать.
— На море.
— Евгений! — Она резко одернула фартучек и выпрямилась. — Евгений! Мне все известно. Имей это в виду.
— Ну, что тебе известно? — вдруг взорвался Женька. — Что тебе может быть известно?.. Просто мы… удрали с уроков и пошли на море. Вот и всё…
Женина мать поправила волосы и стала теребить оборочку на фартуке. Когда она искоса посматривала на нас с Рудкой, губы у нее кривились и вздрагивали.