В общем, не мастерская, а какой-то университет: каждые пять минут новые открытия. Пока я учил Алю действовать напильником, ей самой дела уже не осталось: заготовки были опилены. Она самым мирным образом улыбнулась, сказала: «Спасибо», и пошла сверлить.
Делать мне было нечего, и я задумался, стараясь разобраться, что же произошло с Алькой. Алька для меня была прямо-таки загадкой, и понять ее я не мог, и, как это ни странно, она от этого показалась еще лучше. Я вздохнул, отыскал брошенную кем-то заготовку и от скуки, чтобы хоть что-нибудь делать, зажал ее в тиски и разрубил. Во второй раз дело пошло лучше: по руке стукнул только один раз. Со скуки же начал опиливать ее, продолжая думать об Але. В это время ко мне подошел Чеснык и, глядя уже не так униженно, как недавно, спросил:
— Когда отдашь деньги? Мне вот как нужно! — Он провел ладонью по горлу.
У меня настроение было почти веселое, и я мягко ответил:
— Ну, Сашка, нет у меня сейчас денег. Будут — отдам.
— Когда это будет… — забурчал Чеснык. — Ты вот что: продай мне пластинки.
— Зачем они тебе? — удивился я.
— Пригодятся… В общем, дело не твое. Продай.
Это было даже смешно: учиться, учиться — и вдруг заработать деньги! Я сразу же прикинул, что успею сделать вторую пару пластинок, и спросил:
— А сколько дашь?
Чеснык повертел мои пластинки:
— Дал бы рубль, но ты вон сверлом их маленько испортил. И вообще они грязновато сделаны.
— Смотри-ка… «грязновато»! — обиделся я и вырвал пластинки из его рук. — Можешь не покупать!
— Ну, как хочешь… А то дам семьдесят пять копеек в счет долга. А лучше сделаешь — куплю по рублю.
Мне это сразу понравилось. Оказывается, можно расплатиться с частью долга совершенно честным путем. Но, прежде чем согласиться, я побежал к Нецветайло и Грабину. Они тоже кончили свою работу и теперь помогали девчонкам. Ребята не только сразу же поняли, в чем дело, и не испугались, но еще и отдали мне свои пластинки. Чеснык взял и эти две пары пластинок. Мой долг сразу уменьшился на два пятьдесят — Юркины он взял за рубль.
Мы немедленно решили сделать еще несколько пар пластинок. Я быстренько опилил заготовки и хотел было зачищать лицевую сторону, но подумал, что с этим всегда успеется. Разметил заготовку, накернил и побежал к Але:
— Будь другом, просверли заодно!
Она согласилась. А я побежал к тискам, но услышал крик у сверлильного станка.
— Сколько можно сверлить! — возмущалась Сердюкова, которой Нецветайло сделал заготовки. — Нам тоже нужно! Ведь третью пару делаешь…
Но Луну так сразу не смутишь. Она очень спокойно ответила:
— Чего ты, Надя, кричишь? Давай лучше я и тебе просверлю.
— Ой, правда? Алечка, милая, возьми! У меня ничего не получается.
Тут к ней пристроились и другие девчонки. И Аля стала покрикивать:
— Почему не размечено? Накернено плохо! Почему не опилили по размерам?
Как контролер. Удивительная она все-таки…
Петр Семенович несколько раз подходил к станку — прищурится, усмехнется и уйдет. Женя Марков тоже подошел и начал было ворчать: «Так делать нечестно». Но его прогнали: ведь он даже опилить заготовки не успел. Только стоит возле тисков и очень солидно хмурится. И руки на груди. Как Наполеон.
Нецветайло и Грабин тоже передали Альке свои заготовки, и она их просверлила.
А Петр Семенович только смеется:
— Молодец! Сразу видно — станочница! Быть ей бригадиром!
Урок подходил к концу, когда выяснилось, что у нас есть по три пары почти готовых пластинок. Выяснилось также, что Марков и еще двое — как раз те, которые в прошлый раз притащили справки об освобождении от труда — ничего не сделали.
Мы уже мыли руки, когда к Але подошел Петр Семенович и сказал:
— Вот что, сверловщица. Я тебе работать не мешал, но и убирать за тебя не хочу. Приходи-ка после уроков — убери станок как следует.
Юра Грабин не растерялся:
— Петр Семенович, разрешите и нам — мне, Громову и Нецветайло — тоже прийти поработать. А то мы не совсем закончили.
— И мне тоже! — попросил Чеснык.
Остальные ребята смотрели на нас с удивлением — первый раз кто-то оставался в школе на вполне добровольных началах, да еще не для того, чтобы побаловаться, а для работы.
Нам разрешили, и мы в тот же вечер придумали еще одно дело — разделили работу по операциям. Я опиливал верхнюю плоскость, Шура растачивал среднюю дыру для конечной защелки, а Юра шлифовал пластинки личным напильником и делал на них кантики.