Юра склонил голову набок и прищурил глаза:
— Если бы это покупала твоя мать, она, наверное, выбрала бы хорошие пластинки. Самые лучшие. Чтобы ты пятерку получил. А она почему-то купила… с браком. За такие, сам слышал, Петр Семенович пятерки не ставит.
— Вот-вот! — обрадовался Марков. — Я ей то же самое сказал. А она ответила, что так нужно.
— Почему? — заинтересовался Петр Семенович.
— А потому, что никто бы не поверил, что я сделал отличные пластинки. А такие… неважные… вы бы поверили.
Мне, конечно, было обидно, когда мои пластинки называли неважными, но приходилось молчать. Молчали и все остальные. Да и что говорить?
Глава 24. Наше дело труба
И в этой грустной тишине послышались всхлипывания. Все оглянулись. Возле сверлильного станка плакала Аля Петрова. Мы втроем, как нам самим было ни тяжело, сразу бросились к ней. Ребята расступились, и мы, окружив станок, начали успокаивать Луну. Но она ведь какая-то странная: вместо того чтобы успокоиться, вдруг закричала вроде бы на всех нас, но прямо мне в лицо:
— Значит, я вам сверлила пластинки на продажу? Да? Значит, вы не товарищи, а икс… эксплуататоры? Да? Значит, вот какие деньги вы получаете? Да?
— Алька, Аля… — пытался успокоить ее Юра.
— Что — Аля? Ну что? Смотреть на вас противно! Как вы низко скатились, как низко!
Она еще долго упрекала нас. Наконец Шурке это надоело. Он взял ее за плечи и встряхнул как следует.
— Ну хватит! Слышишь? Мы не врали. Деньги — правильные.
— Там даже корешок от перевода лежит, — сказал я. — Сама посмотри.
— Нужен мне ваш корешок! Я сейчас… сейчас же принесу эти деньги! Делайте с ними что хотите! Хоть лавочку открывайте!
Шурка тряхнул ее еще раз:
— Ну, без паники! Понятно? Мы ведь тоже денег не получали.
— Вы… вы… А вот этот… — кивнула она на меня, вырвалась и побежала из мастерской.
Нецветайло посмотрел ей вслед и буркнул:
— Сейчас притащит деньги.
— М-да, — хладнокровно сказал Юра, — нервная девушка. — И добавил: — Теперь нам двоечку по поведению выведут. Интересная отметка, нужно сказать.
— Что же в ней интересного? — недовольно спросил Шура.
— Ну, прежде всего эта отметка прямо-таки примечательная. Ни у кого в школе такой не будет. Только у нас. Да еще, может, у Чесныка. — Он усмехнулся. — На этот раз он не вывернулся. А вот Женечка и тут выкрутился. На мамочку все списал.
Пока он говорил, к нам подошли Рудик и Чеснык. Они тоже сказали, что наше дело труба.
Так мы и стояли: весь класс вокруг Петра Семеновича, а мы возле сверлильного станка — Алькиного станка, как его уже начали называть в классе, потому что она за ним все время ухаживала.
Петр Семенович вынул часы, посмотрел на них, покачал головой и сказал:
— До перемены пятнадцать минут. Можете собираться. Я должен подумать обо всем как следует.
Так мы и ушли. Весь класс впереди, а мы, впятером, — позади. А в стороне — Марков, бледный, вытянувшийся и какой-то худой.
Урок ботаники прошел так хорошо, что Альфред Петрович даже удивился:
— Просто подменили класс — такая тишина!
Но перед последним уроком началась буря. Первым влетел в класс наш вожатый Аркадий и предупредил, что после занятий будет внеочередной сбор отряда. Потом пришла Елена Ивановна и сказала, что после уроков состоится классное собрание. За ней явилась завуч и потребовала, чтобы мы не расходились — ей нужно выяснить ряд вопросов. Потом пришел директор, посмотрел на нас, вздохнул и, ничего не сказав, ушел.
После уроков мы долго сидели на своих местах и разговаривали шепотом, словно возле тяжелобольного. Наконец пришел Аркадий и предупредил, что сбор отряда переносится на завтра или послезавтра. За ним явилась завуч и сообщила, что она поговорит с нами завтра или послезавтра, как только выяснит ряд вопросов. Потом заглянула Елена Ивановна:
— Классного собрания не будет. Всем разойтись, а вам, пятерым — «гопкомпании», остаться.
В классе было необыкновенно просторно и гулко. Женя и Чеснык, сгорбившись, сидели на своих местах, а мы втроем втиснулись на одну парту, но даже не разговаривали, а просто вздыхали. И, хотя было очень тихо, мы не заметили, как вошел Дмитрий Алексеевич и сказал, чтобы завтра в школу пришли наши родители. Он сердито смотрел на нас, когда мы, стараясь не шуметь, собирали портфели, провел рукой по своим волнистым волосам, невесело усмехнулся и буркнул:
— Хотя… пусть пока не приходят.
Мы двинулись домой, не зная, хорошо обернулось дело или плохо.