Это было удивительно здорово и очень интересно! Особенно у мартенов. И в бандажном. Да и на трубопрокатных станах. Словом — везде. Видно, Иван Харитонович правильно говорил, что настоящие рабочие имеют дело с горячим металлом.
Мы видели, как в мартен заваливают железный лом. Только здесь этот лом называют ломью, потому что лом — это такой железный толстый прут, острый на конце, которым скалывают лед или долбят землю. А ломь, оказывается, — это металлические обломки.
Когда ломь смешивают со всякими добавками, получается шихта. Так вот эту самую шихту вначале ссыпают в такие большие железные ящики и ставят на стеллажи. А перед мартеновскими печами ездит завалочная машина с хоботом. Этим хоботом она берет ящик с шихтой, просовывает его в пышущее огнем окно печи, там переворачивает и уже пустым опять ставит на стеллаж. Не машина, а умный слон.
Сталевары и их подручные лопатами швыряют в печь всякий камень — известняк, доломит, марганец. И все эти камни называются флюсами. Просто удивительно: когда щеку раздует — флюс, и когда в мартеновскую печь, как в кастрюлю, кидают всякие приправы — тоже, оказывается, флюс!
Тут случилось интересное дело. Один сталевар так увлекся, показывая нам свою печь, что забыл следить за ней.
А мастер ему кричит:
— Гречихин, капли поплыли!
Сталевар бросился к печи. Мы — за ним. Но ведь в печь, как и на солнце, не взглянешь. Сталевары смотрят туда через такие синие очки или стеклышки. Нам тоже дали очки, и я сам увидел, что на самом верху свода печи висят большие светло-розовые капли. Оказывается, это оплавлялся кирпич. Специальный огнеупорный кирпич — а плавится, как лед, потому что температура в печи бывает около двух тысяч градусов. И только она станет повышаться больше чем нужно, как на своде показываются кирпичные капли. Если недоглядеть вовремя, можно сжечь свод и вывести печь из строя. И вот что интересно: кругом масса приборов, а сталевару все равно нужно следить за печью не только по приборам, но еще и своими глазами.
А что сказать о шихте и флюсе? Они быстро расплавляются в этой адской печи и начинают кипеть — пузырями, будто молоко. Жалко, что мы не посмотрели, как выпускается сталь, — плавка заканчивается через несколько часов после завалки шихты в печь. Но зато мы видели, как из металлических форм — изложниц — вынимали слитки стали и передавали в другие печи. Там их снова раскаливали и специальным краном подавали на гидравлический пресс.
Вот махина!
Стоит ему только нажать на раскаленный слиток, как тот превращается в плюшку. Потом прессовщики подкладывают особые формы, и пресс делает в плюшке дыру — получается бублик. Этот стальной неровный бублик подается на бандажный стан.
Стан ничего особенного собой не представляет — просто три колеса. Два вращаются и движутся в разные стороны, а одно стоит на месте. Те колеса, что движутся, растягивают толстенный стальной бублик. Он тоже крутится и постепенно становится сначала темно-розовым, потом вишневым и, наконец, багровым. Пока меняются эти цвета, бублик все растягивается, делается тоньше и наконец превращается в ровную, красивую, с кантиком на краях баранку. Теперь эта баранка называется уже бандажом. Потом, на другом заводе, в него вставят спицы, и бандаж станет вагонным колесом.
Меня так удивили эти могучие машины, которыми командовали спокойные, ловкие люди, что я простоял у бандажного стана очень долго и не заметил, как наша группа собралась уходить. Меня окликнули, я подбежал к ребятам и сразу увидел, что Шуры Нецветайло и Али Петровой с ребятами не было. Я спросил у Грабина, куда они делись. Тот обиженно усмехнулся:
— У них, видишь ли, родилась идея… — И пояснил: — Шуркина мать работает на этом заводе, и она что-то ему посоветовала. Вот Шурка со старостихой и побежали проверять этот совет.
Мне стало очень обидно: почему же он мне ничего не сказал? Но я сейчас же вспомнил, что, когда мы еще стояли возле школы и спросонья зевали, Нецветайло, кажется, говорил, будто он что-то не то сам придумал, не то ему мать подсказала, и он решил все это проверить. Но я тогда смотрел только на Алю. Мне было очень неприятно, что наша дружба кончилась так глупо. Я несколько раз хотел поговорить с Луной, но, когда встречался с ней взглядом, она гордо поджимала свои яркие губы, вскидывала голову и, потряхивая косичками-крендельками, отходила в сторону.
Шура буркнул: