— Ты молчи! Иначе — в камере прибьем.
Только тогда я понял, как промахнулся, сказав, что знаю старика.
Я, наверное, очень побледнел — это всегда со мной бывает, когда случаются какие-нибудь неприятности. По коже пробежал озноб. Следователь все слушал, что ему говорили по телефону, вертел карандашик и кивал головой.
Парень опять прошипел:
— На все отвечай — «не знаю». А за старика мы еще получим.
Знакомое словцо сразу напомнило мне и голос парня. Но где я его слышал — не знал. Да в ту минуту это было и неважно. Я понял, что пропал, что мне теперь нет пути назад и в тюрьме меня прибьют за то, что я выдал старика. Мне нужно было спасать свою жизнь. Но как?
Широкоплечий парень в бобриковом пальто подсказывал: нужно молчать.
И я уже почти решил молчать, но вдруг вспомнил отца и подумал: «Неужели он, если бы ему грозили враги, испугался? Нет! Он выполнил свой долг. Так неужели я струшу? Нет! Пусть меня ждет что угодно, а я буду говорить правду».
И я тоже, не открывая рта, не поворачивая головы, сквозь зубы ответил пареньку:
— Пошел к черту!
Сказал как будто очень тихо, но все обернулись и посмотрели на меня. Старик и двое парней — ненавидяще, женщина — с сожалением, один из незнакомых мне ребят — весело, поощрительно.
Следователь, прикрыв рукой трубку, строго приказал:
— Не разговаривать!
В это время в комнату вошли милиционер и Саша Петренко.
Он даже не вошел, а как бы вполз, точно нес на себе что-то очень тяжелое: ноги согнуты в коленях, голова и плечи опущены, руки висят как неживые.
Следователь положил трубку и после короткого допроса — имя, фамилия — и предупреждения, что нужно говорить правду, спросил:
— А теперь посмотри, кого ты тут знаешь?
Саша повернулся и слегка попятился — вернее, откинулся назад и сдавленно крикнул:
— Никого не знаю! Я совсем ничего не знаю! И не видел никого!
Это было удивительно. Выходило, что он не знает даже меня. Следователь усмехнулся:
— Так-таки никого и не знаешь?
— Не знаю! — покачал головой Саша. — Никого не знаю. Не видел.
Он все еще стоял, откинувшись назад. Взгляд его, такой же грустный, обреченный, как и весь вид, был обращен на моего соседа. Парень тоже не сводил с Чесныка горящих, будто гипнотизирующих прищуренных глаз.
Вдруг он слегка нагнулся вперед — хищно и решительно. И тут я вспомнил, где его видел. Это был один из тех ребят, которые вместе с Чесныком «получали» с меня возле манежа. Это он отбирал у меня деньги. Только тогда он был с челочкой, а теперь, стриженый, казался другим. Чеснык и тогда его боялся. Я хотел было встать и сказать, что я знаю своего соседа, но следователь, слегка издеваясь, спросил:
— Значит, Петренко, ты так струсил, что у тебя даже память отшибло? Ну что ж… Посиди, отдохни. — И он рукой показал на стулья.
Саша, как лунатик, прошел через комнату и сел возле меня.
Я искоса посмотрел на него. Он был весь в поту и страшно бледен. Даже ухо было совсем белым. Дышал он тяжело, и лицо передергивалось. Мне стало очень жалко его, и я тихонько подвинул руку так, чтобы этого не заметил следователь, и тронул Сашу за пальто. Он вздрогнул и посмотрел на меня. Потом покачал головой и прошептал:
— Теперь я пропал.
А меня уже ничего не пугало. Какой-то чертик так и прыгал в груди, и все уже казалось не страшным. Я шепнул:
— Не трусь. Говори всю правду.
Саша в ответ только вздохнул.
Тогда я встал и, показав на своего соседа, громко сказал:
— Товарищ следователь, я вспомнил. Я знаю еще одного. Вот этого.
— А почему ты сразу не узнал?
— Так он челку остриг.
— Ну что ж, расскажи, откуда ты его знаешь?
Я ничего не утаил, рассказал даже о своем проигрыше.
А когда смолк, вскочил Сашка и закричал:
— Он все врет! Я ничего не знаю…
— Вот что, Петренко! — отрывисто сказал следователь. — Довольно дурака валять! Ты не маленький и понимаешь, что за это бывает. Рассказывай все, что знаешь.
— Я ничего не знаю!.. — истерически кричал Сашка.
— Врешь! — Следователь стукнул кулаком по столу. — Все врешь! Говори только правду. Ну?
Саша плакал с тонким подвывом, пощелкивая зубами. Он все время косился на широкоплечего парня, и тот тоже не сводил с него прищуренных глаз.
Я вспомнил, что говорил этот парень мне, вспомнил отца и сказал Сашке:
— Да не трусь ты!
Но Сашка плакал и твердил одно и то же:
— Я никого и ничего не знаю…
— Эх и трус же ты, Петренко! Неужели ты не видишь, что мы и так все знаем? А ты путаешь, темнишь… — Следователь опять покачал головой и приказал: — Приведите следующего.